Экзистенциализм. Период становления - [84]

Что было характерным для Унамуно как для прозаика? Как и у Толстого – жгучий интерес к потоку сознания, такой феноменологический взгляд на человека, такой взгляд изнутри. Его интересуют, как и Толстого (вспомните, например, «Севастопольские рассказы»), не большие события, как одна армия пошла на другую, а то, что происходило с отдельными людьми, что в этот момент творится в головах отдельных людей, как они все это чувствуют, как интимно переживают. Взгляд на человека изнутри ситуации. То, что впервые в России началось еще в «Севастопольских рассказах» Льва Николаевича, то же начинается и у Унамуно. Он очень любит соединять вечные сюжеты с внешним реализмом, переносит вечные темы в сегодняшний день. Он был великим писателем, поэтом… Но это мы оставим в стороне. И, чтобы это проиллюстрировать, пожалуй, прочитаю еще пару его маленьких стихотворений. Унамуно как поэт, надеюсь, вас восхитит так же, как и меня. Итак.

Синеву зенита выгрызли моторы.

Знать, железных песен подоспел черед.

Молча умирают лебеди, которым

Невдомек, что в небе захлебнется скоро

Лебединой песней гордый самолет.

Это стихотворение вызывает у меня сильные ассоциации, знаете с чем? С «Сорокоустом», помните, знаменитой поэмой Есенина, где он говорит о том, как состязаются поезд и лошадь. Безнадежная гонка между уходящей жизнью и наступающей индустриальной бездушной машиной, уничтожающей все живое. Кстати, эта лошадь… Стихотворение посвящено Махно, которому Есенин вполне сочувствовал, считают исследователи. Анархистское народное движение, обреченное, которое попадает под каток государства. Тут очень много различных ассоциаций: технический прогресс, бездушная цивилизация, которая уничтожает все живое, основы жизни и так далее. Только у Есенина это стихотворение «Сорокоуст» про поезд и лошадь, а здесь лебеди и самолет. Но о том же самом.

Еще одно стихотворение, тоже очень экзистенциальное.

Реет меж мглою и светом,

Тенью от дыма скользя…

Увековечить ли? Где там!

Даже замедлить нельзя.

Время, меня с малолетства

Ты разлучаешь со мной.

Может быть, ты – только средство

С вечностью сжиться самой?

Прошлого четкие грани,

Где же вы в зеркале лет?

Нету пути к умиранью,

Кроме рожденья на свет.

Тленной души трепетанье

С первой минуты гнетет,

Но с приближением к тайне

Все беспощаднее гнет.

Тоже тема времени, смерти-жизни в их неразрывности, в их борении и связи, тема неустранимого трагизма человеческого существования – все здесь.

Ну, ладно. К чему надо сейчас обратиться? В девяностые годы Унамуно врывается в общественную жизнь Испании, в этот разгоревшийся спор об Испании. И в центре этого спора, конечно, образ Дон Кихота как Сфинкса, которого нужно разгадать, чтобы понять, что такое Испания. С одной стороны, консерваторы говорят: давайте возвращаться к империи, великому нашему прошлому, католицизму, – и мы будем им любоваться, на него опираться. «Западники»… (но это слово к Испании применить сложно, поскольку Испания сама находится на крайнем Западе Европы, скорее «восточники» – в общем, европеисты), «европеисты» говорят: давайте бежать вперед, даешь прогресс, капитализм, ура, пойдем на выучку к развитым странам, отбросим все эти замшелые феодально-католические глупости!

А Унамуно, как всегда у него это бывало, в споре занимает третью позицию, совершенно отличную от этих двух. Он говорит: нам надо идти не назад и не вперед, а вглубь! Унамуно был вообще мастером афоризма. То есть смотрите, что он говорит: нам надо идти не к старой Империи католической, и не вперед бездумно бежать за Европой, а надо понять, что такое Испания. И пишет странную фразу, которую надо понять: «Испанцы должны умереть как нация, чтоб жить как народ». «Нация» для Унамуно это что-то поверхностное, державное, государственное, внешнее, а народ – это личности, что-то духовное, связанное духовной субстанцией, внутренней живой сокровенной традицией. То есть здесь (в духе русского народничества) очевидно противопоставление внешнего внутреннему. Противопоставление государственно-державного чему-то сокровенному и духовно-личному.

И вот тут мы выходим на очень важную тему. Унамуно вводит понятие интраистория и противопоставляет его истории. Он говорит: история – это большие события, верхушка айсберга, это волны на поверхности, всякие завоевания и перевороты, а интраистория – это то, что под водой, в глубине. (Помните Ницше: «Не вокруг творцов большого шума вращается мир!»? И опять же «Мир среди войны».) Это живые люди со своей внутренней жизнью. И надо понять: что это такое, зачем это? То есть интраистория противостоит истории как внутреннее – внешнему, как живое – овеществленному, как интимное – объективированному. Интраистория связана с живой традицией, с народом, а не нацией, с живыми людьми, а не с государством, с духовными реалиями, а не с внешней мощью материальной. Вот очень важное и труднообъяснимое понятие – интраистория. Понимаемая как жизнь простого человека, жизнь его души, а не что-то глобальное, что просто безразлично и отчужденно проносится вихрем над нами. И часто живых людей растаптывает и сминает. История нации, история государства, а не людей. (Вспомните, как хорошо и точно это же различие определяет Александр Галич: «В этом мире ни слов, ни сути. В этом мире ни слез, ни крови. А уж наши с тобою судьбы не играют и вовсе роли».) И как философ он об этом размышляет, и как литератор об этом пишет.