Экзегеза - [76]

Отсюда возникает несколько вопросов:

Можем ли мы считать бредовую систему folie a deux[197], если оба участника никогда не встречались и, вообще говоря, не знали о существовании друг друга?

Подтверждает ли экстатический бред одного визионера бред другого? Сколько нужно обманувшихся или просветленных визионеров, чтобы сделать бред реальностью? ФКД доказал, что одного достаточно. Но двое — лучше.

Когда мой брат взглянул на берег Амазонки и почувствовал всю странность невыразимых вещей в марте 1971 г., он вернулся, и с его губ сорвались только два слова: «Мэйдэй! Мэйдэй!»[198] — сигнал бедствия у пилотов.

Мэйдэй настал для меня в Беркли, где я ютился у друзей, которые были настолько обеспокоены состоянием моего ума, что поместили меня в больницу. Я был всего в нескольких милях от Фила, который тоже быстро сходил с ума, что подтверждается его психиатрической госпитализацией 3 мая 1971 г. Со мной и ФКД всегда так было. Мы никогда не встречались, но годами жили рядом. В Беркли мы оба жили на Сан-Франциско-стрит с разницей в пять кварталов и несколько лет.[199] Оба мы были родом из графства Сонома в графстве Оранж. Сколько раз мы сидели за соседними столиками в «Кафе Мед»? Сколько раз я обгонял его на улице, спеша по своим укуренным делам? Позже его доктор-гомеопат был моим доктором. На страницах этой книги есть искаженное упоминание обо мне (или моем брате).

Мда, приятель, мир охренительно странное место, не так ли?

Не так. Или скорее, конечно, так. Но дело не в этом, дело в том, что я понимаю Филипа Киндреда Дика. Я знаю, что это звучит горделиво, и если я не прав, мне жаль (как где-то говорит Фил). Но часть бредовой системы, в которой я живу, содержит и предусматривает идею, что я знаю, что случилось с бедным чуваком. Мы делили с ним беду, манию, как Квикег и Измаил.[200] И, как один из тех гнавшихся за китом матросов: «Я один спасся, чтобы рассказать тебе об этом».

Фил не был чокнутым. Фил был жертвой вихря.[201] Шизофрения — это не психологическое расстройство, свойственное людям. Шизофрения — вообще не болезнь, а скорее локализованная блуждающая прерывистость самой пространственно-временной матрицы. Она вроде странствующего смерча радикального понимания, который появляется во времени. Он появляется во времени, как Альфред Норт Уайтхед говорил, что цветной голубь «появляется во времени как призрак».

Есть идея, которая хочет родиться, она хочет родиться уже долгое время.[202] И иногда это желание родиться укореняется в человеке. Без всякого долбаного повода. Когда ты «она», ты крут, а крутые ходят по одиночке. Ты просветлен и сведен с ума и вознесен чем-то, что находится за пределами слов. Оно хочет быть высказанным. Но дело в том, что эта идея настолько большая, что ее не высказать, или, скорее, вся история и есть высказывание этой идеи, запинающаяся и бессвязная попытка бедных сыновей и дочерей Ноя высказать эту ослепительную, расшатывающую реальность, выворачивающую наизнанку истину. И Фил был частью этого действа, главной частью.

Но я предвосхитил себя. Те, кто ухватывают роль в этом действе, заканчивают с двумя вещами: с опытом и их собственным идиосинкратическим объяснением опыта, основанном на том, что они читали, видели или слышали.

Этот опыт — частный, личный, центральный и совершенно невыразимый. Чем больше вы знаете, тем тише становитесь. Объяснение — вопрос другой, его можно попытаться дать. На самом деле оно должно быть высказано, ведь Логос говорит, а мы — его инструменты и его голос. Фил многое говорит в «Экзегезе», он осознает, что говорит слишком много, поэтому старается это как-то сбавить, приглушить. У меня есть свой опыт, тоже невыразимый, и свое объяснение, такое же занудное. Фил (иногда) считал, что он Христос.[203] Я (иногда) считал, что я — внеземной захватчик, замаскированный как болотный гриб. Важна система, которая в конечном счете появляется, а не фантазии об источнике системы. Когда я сравниваю систему Фила с моей, волосы встают дыбом. Мы оба сообщались с одним и тем же невыразимым чем-то. Танцевали два психа, не вместе, но один и тот же танец.

Истина или безумство, вам судить. Что следует попытаться выразить, так это: мир не реален. Реальность не страннее, чем вы предполагаете, она гораздо более странная, чем вы можете предположить. Время — это не то, что вы думаете.[204] Реальность — это голограмма.[205] Бытие — это твердая устойчивая матрица, а психоз — искупительный процесс ne plus ultra.[206] Подлинная истина расщеплена и рассеяна по всему времени. Внешние облики — безграничная и взаимосвязанная ложь. Окончательно познать Логос, если эти слова вообще имеют смысл — это познать его как, словами Фила, «единую абстрактную структуру». Некоторым образом здесь ФКД ошибся. Но это была не его вина. Он видел — мир 1975 г. был подделкой, за ним лежал мир 45 г. н. э. Но ему недоставало главной идеи, потому что она еще не была изобретена. В любом случае человек этот был НФ-писателем и изучал классическую философию, он просто не мог следить за загадочными открытиями, намечавшимися на дальних рубежах математических исследований. Но он подошел очень близко, интуиция у него было что надо, когда пришел к заключению, что за постоянно изменчивой обманчивой казуистикой обликов лежит единая абстрактная структура. Он нуждался в идее фракталов и фрактальной математике. Бесконечное повторение форм, составленных из форм, составленных из форм… до бесконечности. Принцип самоповторения. Фил был прав, время — не линейная река. Он был прав, Империя вечна. Параллельные вселенные — слишком простая идея, не вмещающая всего, что на самом деле происходит. Мегамакрокосмос — система резонансов, уровней, бесконечно упреждающих друг друга полоумных отражений. ФКД действительно был Фомой и Илией и всеми остальными рекурсивными сочетаниями, которые слились вместе в любящего котов толстяка, спрессовавшего мусор в золото. Логикой бытия, которую он искал и почти нашел, было не «или-или», а «и то — и то» и «и — и».