Экватор. Черный цвет & Белый цвет - [57]

Мы выехали на улицу. Я успел заметить, что полицейский, который до этого бродил по улице, теперь сидит за столиком перед гостиницей. Он, кажется, дремал. Ему, наверное, давно хотелось сесть, но наше, мое и Крукоу, присутствие смущало его и не давало возможность расслабиться.

Мы повернули налево. Не торопясь, проехали по улице в сторону выезда из города. Слева и справа от нас виднелись одноэтажные бунгало с палисадниками, увитыми местным виноградом. Ни в одном окошке не горел свет. Люди в Мокоа рано ложились спать и, к тому же, экономили бензин, запуская генераторы лишь на пару часов в день. Общего электричества в городе не было. Партизаны регулярно выводили из строя электросеть. В конце концов, ее перестали запускать, переложив проблему отсутствия света на мирных жителей. И те справились с ней, как смогли.

Вечером, после шести, в городе стоял постоянный шум от моторов. К нему быстро привыкаешь. Я, вот, например, его не слышал уже через несколько часов после въезда в Мокоа. Зато сейчас я остро слышал тишину. И мои спутницы тоже были в напряжении. Нам нужно было проехать армейский блок-пост при выезде из города. Нам очень повезло, что нас не проверили, когда мы въезжали в Мокоа. Хотя мы почти ничем не рисковали. Один мужчина, причем, иностранец, и двое девушек в старой машине. Явно какой-то турист решил воспользоваться услугами местных легкодоступных и недорогих жриц любви.

Деревянная будка, в которой сидели солдаты, стояла на обочине. Через дорогу была протянута веревка, один конец которой был привязан к столбу на противоположной стороне, а другой находился в руках у солдата. После проверки документов он ослаблял веревку, препятствие исчезало, путь открывался, и машина трогалась вперед. Сейчас веревка лежала на земле. Можно было бы, чуть поддав газку, проскочить чек-пойнт, но девушка не стала рисковать. Она переключилась на холостые и притормозила перед веревкой. Правильно, подумал я, не стоит вызывать излишние подозрения. Не на нашей колымаге уходить сейчас от погони.

Машина впустую урчала на дороге, пожалуй, что и несколько минут, прежде, чем веревка подала какие-то признаки жизни, пару раз дернувшись в пыли. Дорога перед нами задымила клубами в тусклом свете фар. Над деревянным барьером появилось сонное лицо в камуфлированной каске. Солдат перегнулся через барьер и посветил в нашу сторону фонариком. Не знаю, что он смог разглядеть, но, видимо, то, что он увидел вполне его удовлетворило. Он выключил свет и лениво махнул рукой. В этом взмахе мне даже почудилось некоторое раздражение, мол, не стойте, проезжайте, разъездились тут, только спать мешаете.

Как только автомобиль тронулся с места, под потолком в полуразбитом плафоне зажглась полуслепая лампочка, видимо, контакт сработал от удара. Девушка за рулем выругалась и попыталась ее выключить. У нее ничего не вышло. Некоторое время нам пришлось ехать с подсветкой.

Мы миновали блок-пост. До нужного поворота было минут пятнадцать езды, не больше. Девушки молча следили за дорогой. Одна, вцепившись в руль, поджала губы и, не мигая, уставилась в лобовое стекло. Другая то и дело вертела головой по сторонам.

Когда доехали до поворота, машина резко остановилась. Подруги выскочили на обочину. Я думал, что они будут переодеваться. Но ошибся. Девушки исчезли в темноте и через несколько секунд я их увидел вновь. У них в руках были автоматы.

Оружие в их руках выглядело еще более странно. Я понял, в чем дело. Эти «калашниковы» как-то не вязались с красными платьями, которые все еще оставались на девушках. Времени на переодевания не было, и мои спутницы решили продолжить карнавал. «Кто поведет?» — спросил я главную. Та ткнула пальцем себе в грудь и сунула мне в руки автомат. Я замотал головой и быстро бросил его назад девушке, постаравшись придать своему лицу выражение оскорбленной невинности, словно она предложила мне подержать кобру. Она пожала плечами: «Нау драйв.»

Машину подбрасывало на ухабах. Я не гнал, но старался не сбрасывать скорость. Глянув в зеркало заднего вида, я заметил, что плосконосая покусывает губы, а потом облизывает их языком. Казалось, что от волнения она не контролирует силу этого покусывания. У нее на нижней губе появился даже кровавый след от зубов. Ее глаза встретились с моими, и она тут же отвернула голову в сторону.

Ее профиль вполне годился для революционных плакатов времен Гражданской войны в Испании, которые рисовали великие живописцы прошлого века, сидя в соседней безопасной Франции. Там их разрывало между любовью к революции и любовью к абсенту. Сейчас плосконосая выглядела одновременно наивной и жестокой, как сама революция. Ее лицо во время движения то и дело наполовину оказывалось в тени. Но глаза оставались освещенными тусклой лампочкой. Их влажная чернота блестела одержимостью и силой. Как у заядлого кокаиниста. А, может быть, это так причудливо падал свет лампочки под потолком «тойоты». Такие девушки, подумал я, как правило, потом становятся символами великого прошлого. Но их настоящее обычно взвешивается на исторических весах, на одной чаше которых написано «победа», а на другой «смерть». И когда вот таких революционных Марианн однажды начинают ваять в камне, то кажется, что именно так они выглядят лучше всего. Наиболее естественно. Хотя это наглое вранье пропагандистов. Те, кто говорит, что такие женщины созданы для подвига, просто врут. Я-то знаю наверняка, что у них очень здорово получается любить в свое удовольствие. Плосконосая революционерка с легкостью доказала это в гостинице.