Экстремальная дама - [57]

— Эта Алена Петровна не числится среди работников мэрии, хотя я думала иначе, — озадаченно сказала Яна.

На губах Руденко появилась насмешливая улыбка.

— И как же ты думала? — снисходительным тоном спросил он.

— Странно, — пожала плечами Яна. — мне сказали, что она работает в жилищно-коммунальном отделе, а потом выяснилось, что она не входит в штат сотрудников.

— Да мало ли к кому она приходила. — Руденко тронул “жигуль” и вдруг резко затормозил — зазевавшаяся старуха метнулась под колеса. — Черт бы побрал этих бабок! — заорал он. — Все куда-то бегут! А потом жалуются, что их давят.

Яна прыснула со смеху, а Три Семерки сопроводил с комичной быстротой перебирающую ногами нарушительницу порядка убийственным взглядом.

— А прыти-то сколько! Нас переживет это хреново поколение! — со смесью восхищения и раздраженного презрения воскликнул он.

— Ты мне не можешь помочь? — спросила Яна.

— Что еще? — нахмурил лоб Руденко.

— Мне нужна информация об этой женщине.

— Как ты сказала, Шевчук?..

— ..Алена Петровна, лет пятидесяти на вид. Узнай там по своим каналам — я в долгу не останусь, — с притворным надломом, придающим упрашивающему тону дополнительный уничижительно-слезливый оттенок, произнесла Яна.

— Мастерица ты комедии ломать, — неодобрительно покачал головой Руденко.

Его наполовину спрятавшийся под усами рот растянула невольная усмешка.

— Ладно, — согласился он, — сделаю что смогу. Тем более что ты точно в долгу не останешься. Было бы стыдно тебе в долгу оставаться, — намекающе ухмыльнулся он, — у тебя зарплата не то что моя.

И он разразился душещипательным рассказом о собственной горькой жизни, упражняясь в словесной эквилибристике, стараясь пробудить в Яне жалость и сострадание. Вот только говорил он не жалобным тоном несчастного, задавленного жизнью создания, а уныло-назидательным, недовольным и мстительно-насмешливым тоном человека, который трубит о тяготах жизни, о промахах и обидах лишь для того, чтобы, неожиданно сбросив личину юродивого самоуничижения и озлобленности, вдруг гордо, не отказывая себе в шуточках и веселом балагурстве, заявить, что, несмотря ни на что, такого, как он, больше не сыщешь, что по-своему он счастлив, что ему есть в чем позавидовать, что он заранее лучше всех, добрее всех, отзывчивее, чище, лучше, прекраснее. И что терпит он неудачу за неудачей лишь потому, что его наивная доброта, его миролюбивое смирение, приходящее часто в противоречие с алканием правды и справедливости, его мучительно прекрасное бескорыстие наталкиваются на вражду, кривду, мерзкие амбиции, агрессию, хитрость, подлость и извращенность других людей.

— Ты пытаешься оправдаться за то, что не смог поймать того парня? — проницательно спросила Милославская, чем вызвала бурю неудовольствия.

Руденко не любил быть разгаданным, но, с другой стороны, ему нравилось разговаривать с умным человеком, быть понятым до глубины, хотя это понимание почти всегда вызывало в нем неловкость и досаду, словно интуиция собеседника раздевала его донага. Вообще лейтенант был ходячим клубком противоречий, смутно сознавая, что эта запутанная душевная жизнь как раз и составляет его достоинство как уникальной, самоценной личности.

— Это не твоя вина, — продолжала Яна. — Он от нас не уйдет, — закончила она на мажорной ноте.

— Знаю, — нетерпеливо сказал Руденко, — только вот время… Последовал горький вздох.

— А ты вообще-то как у мэрии оказалась?

— Черт за ногу дернул! — засмеялась Яна. — Видение, Сеня, видение…

— Хорошая отговорка! — усмехнулся Три Семерки.

— Это не отговорка, — Яна закурила, — это озарение. Мне явилась скульптурная композиция, вернее, некоторые ее фрагменты. А потом я увидела эту лепнину над мэрией, гляжу, что-то знакомое, сложила два и два, сопоставила недостающие части изображения с имевшимися в памяти и — о чудо! — поняла, что разгадка недалеко.

— Завидую я тебе, — судорожно рассмеялся Руденко, — смотришь эти самые видения, будто киношку, а денежки идут.

— Что же ты тогда так за меня волнуешься, если, по-твоему, все так тихо-гладко? — с вызовом посмотрела на лейтенанта Яна.

— Ты бы мне о своих видениях докладывала, а сама дома бы сидела, — придумал Руденко.

— А ты бы на нехватку времени ссылался и вообще отмахивался от них, как черт от ладана, так? — с упреком сказала Яна.

— Ну уж не такой я невежа, каким ты меня представляешь! — набычился Три Семерки.

— Ты не невежа, ты — жалкий продукт атеистического и грубо материалистического воспитания эпохи строительства коммунизма, — ввинтила Яна.

— Эк загнула! — воскликнул Руденко. — Ладно, оставим прения. У меня ведь для тебя сообщение есть.

— Что ж ты с него не начал?

— Начать-то можно так себе, а вот кончить… — пошловато пошутил Три Семерки.

— Слушаю, Сеня, — холодно одернула его Яна.

— Этого Икара доморощенного, ну, вылетевшего из окна в больнице, родственники опознали. Я у него дома с ребятами побывал. Нашли конвертик такой один маленький, интересненький, а там “зелень” все, “зелень”…

— Не тяни!

— Доллары, — с видимым удовольствием медленно проговорил Руденко, — взяли на экспертизу.

— Плата за работу, которую тот не сделал, — резюмировала Яна.