Экспресс Токио-Монтана - [13]
Я смотрел на это все, пока мы с двумя друзьями ползли по мосту в общем потоке машин. Я чувствовал: нужно остановиться, как-то ему помочь, но это невозможно, мы бы сделали только хуже — лишь добавили бы тяжести в ту уличную пробку, которая и без того забила его мысли.
Все, что можно, уже делалось.
Не знаю, почему он решил покончить с собой, — я очень хотел его остановить и не мог ничего сделать.
Этот юноша подобен одинокому бакену человечности, что потерялся в штормовой неразберихе, а мы — лишь беспомощные тени его угасающего света. Как во сне человек пытается управлять событиями, так и мы проехали мимо него, машина катилась в Сан-Франциско, словно катушка кинопленки, склеивая и монтируя себя, унося нас все дальше и дальше.
Синее небо
Вопрос: Как я мог это сделать?
Ответ: Ни на секунду не задумываясь, почему-то именно так представлялось мне естественным, необходимым, и я ничуть не жалею.
С этой мозаикой он возился три дня. Тысяча кусочков должны были сложиться в гавань, лодки и много синего неба.
Синее небо обернулось неразрешимой задачей.
Все остальное шло, как и было предопределено: час за часом, кусочек за кусочком появлялись гавань и лодки.
Настал черед синего неба.
Синего неба было много, в нем ничего, кроме него самого, и еще сотни кусочков до конца. Мой друг размышлял над ними весь тот долгий медленный вечер.
Кусочки категорически отказывались принимать форму. Наконец он сдался:
— Ничего, кроме синего неба. Ни облачка, ни подсказки. Одно и то же синее небо. Сдаюсь.
Он провалился в кровать и в судорожный сон.
Весь следующий день он не прикасался к мозаике.
Собранная на 80 процентов, она лежала на обеденном столе. Все готово, не считая двухсот кусочков синевы. Над лодками и гаванью зияла огромная дыра цвета столешницы. Странное зрелище. Небо не бывает коричневым.
Друг тщательно избегал этой мозаики.
Как будто на столе сидела собака Баскервилей. Он не желал иметь с этой псиной ничего общего.
Наступал вечер, мой друг сидел в гостиной в кресле-качалке и поглядывал в столовую, где, расположившись на столе, мозаика облизывала лапы.
— Я сдаюсь, — сказал он наконец, разбивая долгое молчание. — Мне ее не доделать. Синее небо безнадежно.
Не говоря ни слова, я встал, принес пылесос и включил его в розетку. Друг сидел и смотрел на меня. Он так ничего и не сказал, а я достал шланг и всосал мозаику со стола. Кусочек за кусочком она исчезала в пылесосе: гавань, лодки, незавершенное синее небо, — пока не ушло все, стол пуст, ни кусочка не осталось.
Я выдернул пылесос из розетки и унес его вместе с мозаикой.
Потом вернулся, и друг заговорил — впервые с той минуты, когда я взялся засасывать его мозаику.
— Там слишком много синего неба, — сказал он.
Нюх на хорошие продукты
Иногда я слишком небрежно набираю номер телефона. Промахиваюсь мимо цифр и начинаю заново, но ее номер я всегда набираю очень внимательно — так, словно работаю бухгалтером на стекольной фабрике.
Я только что набрал ее номер и теперь жду; телефон звонит… и… снова звонит.
Третий звонок…
И четвертый.
Я слушаю звонки очень внимательно — так, словно это сложная классическая музыка или двое интересных людей говорят о технической задаче.
Я слушаю так внимательно, что вижу телефон на маленьком деревянном столике у нее в комнате. Рядом лежит книга. Какой-то роман.
…седьмой звонок, и восьмой… Я так внимательно слушал звонки, что оказался в ее квартире, стою в темной комнате рядом с телефоном и слушаю, как он звонит.
Она не отвечает. Она ушла. Ее нет дома.
Мне надоел телефон, и я брожу по квартире. Включаю свет и разглядываю вещи. Смотрю на картину, которая мне нравится, и на постель. Я почти вижу свое отражение в ней, но это было в прошлом году.
На кухонном столе нераспечатанные конверты и счета. Такая у нее привычка. Она не любит открывать счета. Распечатывает остальные конверты, а счета оставляет на кухонном столе. Кипа растет. Иногда к ней приходят люди и так ужинают — за столом с нераспечатанными счетами.
Я открываю холодильник и смотрю, что там есть. Половина запеканки из тунца, полбутылки вина и помидор. Очень хороший на вид помидор. У нее большой талант выбирать продукты.
Кот заходит в кухню и глядит на меня. Он видел меня уже много раз. Я ему надоел. Он уходит.
Что теперь?
Телефон прозвонил уже двадцать раз, не меньше… а может, и больше. Ее нет дома.
Я вешаю трубку.
Исчезают до того, как открываются глаза
Нечем заняться — лишь волны памяти несут меня прочь от любого берега. Я лежал на кровати. Стоял ранний вечер того дня, в котором меня по-настоящему никогда не будет.
Бывают такие дни, в которых нас просто нет.
…исчезают до того, как открываются, глаза.
Я думал о давней-давней комнате и о предметах в той комнате. Я вспомнил их пять или шесть и сколько-то своих ощущений той комнаты, но оставалось и другое, чего я вспомнить не мог.
Я старался изо всех сил, но они не возвращались. Потом я это бросил, но дал себе обет. Я запишу все, что вспомнил из комнаты и ощущений, после чего пару-другую месяцев не буду заглядывать туда. Пройдет время, я достану записи и вспомню что-нибудь еще из предметов и ощущений той комнаты.
«Ловля Форели в Америке» — роман, принесший Бротигану популярность. Сатира, пастораль и сюрреалистическая образность легко и естественно сочетаются в нем, создавая неповторимую картину Америки. В нем нет четкого сюжета, как это свойственно Бротигану, зато полно колоритных сценок, виртуозной работы со словом, смешных зарисовок, фирменного абсурдного взгляда на жизнь, логики «верх ногами», трогательной специфической наивности и образов, создающих уникальную американскую панораму. Это некий калейдоскоп, который предлагается потрясти и рассмотреть. Книга проглатывается легко, на одном дыхании — и на отдыхе, и в деловой поездке, и в транспорте, и перед сном.
Уморительная, грустная, сумасшедшая книга о приключениях частного детектива, который однажды ночью оказывается на кладбище Сан-Франциско в окружении четырех негров, до зубов вооруженных бритвами; чья постоянно бранящаяся мамаша обвиняет его в том, что четырех лет от роду он укокошил собственного отца каучуковым мячиком; и в чьем холодильнике в качестве суперприза расположился труп.На норвежский язык «Грезы о Вавилоне» переводил Эрленд Лу.
«Ловля Форели в Америке» — роман, принесший Бротигану популярность. Сатира, пастораль и сюрреалистическая образность легко и естественно сочетаются в нем, создавая неповторимую картину Америки.
Впервые на русском языке роман одного из главных героев контркультуры 1960-1970-х годов. Первая книга издательского проекта "Скрытое золото XX века", цель которого - заполнить хотя бы некоторые из важных белых пятен, зияющих на русской карте мировой литературы. Книжный проект "Скрытое золото" начинается с никогда прежде не издававшейся на русском языке книги Ричарда Бротигана "Уиллард и его кегельбанные призы" в переводе Александра Гузмана. Бротиган не похож ни на кого, как и его книги, недаром их называют "романы-бротиганы".
Сбивчивая хронология одной смертельной ошибки. Как часто мы упрекаем себя, переигрываем в голове ситуацию, "а вот если бы я сделал то, а не это, все бы было иначе". Вся жизнь главного героя сводится к фразе "если бы я купил гамбургер" - она крутится у него в мыслях на протяжении 30 лет, днем и ночью, без перерыва на обед. Странный мальчик, с детства помещенный в условия наблюдения за смертью, после роковой, ненароком допущенной оплошности будет обвинять во всем себя. Дикая тяга к подсматриванию за похоронами из-под отдернутой занавески, болезненная дружба с дочкой похоронщика - девочкой с холодными руками и отчаянные рассуждения о том, что если он будет делать вид, что не боится ее пальцев, то она придет к нему на похороны и он не будет одинок - все это лишь точка отсчета для финального кадра, после которого время остановится. Бротиган пишет ласково, будто гладя по голове всех своих неординарных персонажей, опустившихся на дно.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…
Холодная, ледяная Земля будущего. Климатическая катастрофа заставила людей забыть о делении на расы и народы, ведь перед ними теперь стояла куда более глобальная задача: выжить любой ценой. Юнона – отпетая мошенница с печальным прошлым, зарабатывающая на жизнь продажей оружия. Филипп – эгоистичный детектив, страстно желающий получить повышение. Агата – младшая сестра Юноны, болезненная девочка, носящая в себе особенный ген и даже не подозревающая об этом… Всё меняется, когда во время непринужденной прогулки Агату дерзко похищают, а Юнону обвиняют в её убийстве. Комментарий Редакции: Однажды система перестанет заигрывать с гуманизмом и изобретет способ самоликвидации.
«Отчего-то я уверен, что хоть один человек из ста… если вообще сто человек каким-то образом забредут в этот забытый богом уголок… Так вот, я уверен, что хотя бы один человек из ста непременно задержится на этой странице. И взгляд его не скользнёт лениво и равнодушно по тёмно-серым строчкам на белом фоне страницы, а задержится… Задержится, быть может, лишь на секунду или две на моём сайте, лишь две секунды будет гостем в моём виртуальном доме, но и этого будет достаточно — он прозреет, он очнётся, он обретёт себя, и тогда в глазах его появится тот знакомый мне, лихорадочный, сумасшедший, никакой завесой рассудочности и пошлой, мещанской «нормальности» не скрываемый огонь. Огонь Революции. Я верю в тебя, человек! Верю в ржавые гвозди, вбитые в твою голову.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Быль это или не быль – кто знает? Может быть, мы все являемся свидетелями великих битв и сражений, но этого не помним или не хотим помнить. Кто знает?
Один из самых знаменитых откровенных романов фривольного XVIII века «Жюстина, или Несчастья добродетели» был опубликован в 1797 г. без указания имени автора — маркиза де Сада, человека, провозгласившего культ наслаждения в преддверии грозных социальных бурь.«Скандальная книга, ибо к ней не очень-то и возможно приблизиться, и никто не в состоянии предать ее гласности. Но и книга, которая к тому же показывает, что нет скандала без уважения и что там, где скандал чрезвычаен, уважение предельно. Кто более уважаем, чем де Сад? Еще и сегодня кто только свято не верит, что достаточно ему подержать в руках проклятое творение это, чтобы сбылось исполненное гордыни высказывание Руссо: „Обречена будет каждая девушка, которая прочтет одну-единственную страницу из этой книги“.
Роман «Шпиль» Уильяма Голдинга является, по мнению многих критиков, кульминацией его творчества как с точки зрения идейного содержания, так и художественного творчества. В этом романе, действие которого происходит в английском городе XIV века, реальность и миф переплетаются еще сильнее, чем в «Повелителе мух». В «Шпиле» Голдинг, лауреат Нобелевской премии, еще при жизни признанный классикой английской литературы, вновь обращается к сущности человеческой природы и проблеме зла.
Самый верный путь к творческому бессмертию — это писать с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат престижнейших премий. В 1980 г. публикация романа «И дольше века длится день…» (тогда он вышел под названием «Буранный полустанок») произвела фурор среди читающей публики, а за Чингизом Айтматовым окончательно закрепилось звание «властителя дум». Автор знаменитых произведений, переведенных на десятки мировых языков повестей-притч «Белый пароход», «Прощай, Гульсары!», «Пегий пес, бегущий краем моря», он создал тогда новое произведение, которое сегодня, спустя десятилетия, звучит трагически актуально и которое стало мостом к следующим притчам Ч.
В тихом городке живет славная провинциальная барышня, дочь священника, не очень юная, но необычайно заботливая и преданная дочь, честная, скромная и смешная. И вот однажды... Искушенный читатель догадывается – идиллия будет разрушена. Конечно. Это же Оруэлл.