Экспресс «Надежда» - [30]
— Почему мой?! — возмутился медик.
— …попытался всего лишь использовать ситуацию.
— Прекратите, Эдвард, — Плэйтон положил ладонь на плечо Стэнли. — Я вас не для политических дискуссий пригласил. Давайте-ка лучше выпьем за тех, кого с нами нет.
— Уж не за Розенблюма ли? — вскинулся физик.
— Я имею в виду Хейлигера. — Плэйтон взял свой фужер.
— И Крейна, — негромко добавил Маклейн.
— Крейна?.. — задумчиво повторил Плэйтон. — Нет, за Крейна мы пить не будем.
— Почему? — удивился медик. — Капитан Крейн…
— Дело в том, Антони, — Плэйтон качнул фужер, и кубики льда негромко зазвенели, ударяясь о стекло, — что в Национальных Вооруженных Силах нет и никогда не было капитана по фамилии Крейн.
— Как это не было? — опешил Маклейн. — А ваш дежурный офицер?
Плэйтон молча поднял фужер на уровень глаз — на свету виски казалось янтарно-оранжевым озерцом, и кубики льда на его поверхности напоминали миниатюрные айсберги. «Зачем я все это говорю? — с досадой подумал Плэйтон. — Для Маклейна и для миллионов обывателей Крейн и Хейлигер — герои, положившие жизнь на алтарь отечества. Им и памятники поставят. Хейлигеру — в его родном городе. А Крейну? Откуда он родом? Из какой галактики? Могут, конечно, махнуть рукой и установить памятники рядышком. И ни одна душа, кроме меня и Стэнли, не будет знать, что они терпеть не могли друг друга. А может быть, я неправ и надо быть снисходительнее. В конце концов, что это меняет?»
— Капитан из моей приемной не был человеком, Антони.
— А кем же он был? — Маклейн чуть не выронил свой фужер.
— Вам ни о чем не говорит фамилия Крейн?
Плэйтон закрыл глаза и опять, как три дня назад, отчетливо увидел клин журавлей, по крутой спирали уходящий в пронизанную солнечными лучами бездонную синеву осеннего неба.
— Вы полагаете… — Маклейн запнулся.
— Да, Антони. Они пришли оттуда и снова вернулись туда, предоставив нас самим себе в нескольких минутах от катастрофы. Будь они людьми, я бы назвал это предательством. Но они пришельцы. А пришельцам нет дела до наших земных проблем. Земные проблемы должны решать мы сами. Хейлигер раньше всех понял это. Выпьем за Хейлигера.
ЭКСПРЕСС «НАДЕЖДА»
Поэт выпрямился и, не выпуская лопаты из рук, устало запрокинул голову. Свинцово-серое осеннее небо низко нависло над коньками крыш деревни Абда. Смеркалось. Моросил дождь. Черные силуэты эсэсовцев в непромокаемых плащах казались порождением чьего-то бредового воображения. Но они были реальностью, как и шмайссеры, направленные на обреченных, как надсадно хриплое дыхание, как скрежет лопат, когда железо натыкалось на гальку в раскисшей от дождей земле, как отнявший тысячи человеческих жизней переход через Сербию, Банку, Задунайщину. Заключенным не давали есть. Всякого, кто пытался подобрать хоть что-то с земли, расстреливали в упор. В деревне Червенка эсэсовцы прикончили за одну ночь тысячу двести человек. И вот теперь была Абда, сентябрь 1944 года.
— Рыть! — рявкнул ближайший эсэсовец. — Слышишь, ты? Рыть!
Поэт согнулся, налег на лопату.
— Хотите спастись? — негромко прозвучало рядом.
Голос мог принадлежать только кому-то из товарищей по беде, и поэт даже не поднял головы.
— Я говорю вполне серьезно.
Поэт с трудом выбросил из ямы ком глины. Краем глаза взглянул на говорящую фигуру и внезапно вздрогнул. На незнакомце был серый с иголочки костюм, шляпа с широкими полями. Выражения лица в сумерках было не разобрать.
— Что вам угодно? — хрипло выдохнул поэт.
— Спасти вас. Решайтесь.
— Не болтать! — заорал эсэсовец.
— Решайтесь, — повторил незнакомец. — Хотите выжить?
— Разумеется… — устало кивнул поэт.
— Эй, ты!.. — взревел эсэсовец и вдруг осекся. Прошло несколько секунд, прежде чем он снова обрел дар речи. — Куда он подевался, черт его побери?!
На том месте, где только что стоял поэт, одиноко торчала воткнутая в землю лопата.
— Санта Катарина! — комманданте возвел очи горе, выдержал паузу и возвратился с небес на землю. — Что вас не устраивает? Покой, комфорт, изысканная кухня, развлечения. Чего вам еще, камараде?
Комманданте был великолепен: элегантный спортивного типа блондин в небесно-голубом мундире с золотыми шевронами. Вкрадчивый голос. Выбритое до матового свечения лицо выражало постоянную готовность творить добро. Творить истово, самозабвенно, со знанием дела. Вот и сейчас: посетитель сидит в кресле, а он, комманданте, стоит перед ним, как бы воплощая в себе почтительность и уважение. И пахнет от комманданте как положено — лосьоном для бритья и в меру терпким мужским дезодорантом.
Лишь глаза, пожалуй, портили общее впечатление: серостальные, пронзительные, с оттенком снисходительности и собственного превосходства.
Кабинет у комманданте был под стать хозяину: просторная двухсветная комната с овальными окнами-иллюминаторами, серебристым ковром на полу и удобной пастельных расцветок мебелью.
Все было явно рассчитано на то, чтобы успокоить посетителя, настроить на благодушно-оптимистический лад, но, как ни странно, вызывало у Ивана обратную реакцию: возбуждало глухой протест и неодолимое желание ерничать.
— Че еще, да? — Не сводя глаз с лица комманданте, Иван скользнул ладонями по подлокотникам кресла. Встал. — А самую малость. Узнать, куды попал и для ча.
