Экспоненциальный дрейф - [2]

— Вы уже были свидетелем таких случаев?

— Нет, к сожалению, нет.

Репортер понимающе кивнул.

— А в какую сумму обходится уход за больным в коме?

Ребер внезапно стал догадываться, откуда дует ветер. Журналисты хотели представить деятельность клиники как пустую трату денег.

— Пациенты в вегетативном состоянии — тяжелобольные! — Он чувствовал, как его охватывает гнев, но надо было держать себя в руках до тех пор, пока камера направлена на него. — Правильный уход за ними сложен и потому дорогостоящ. Но если сравнить все это с другими тратами нашего общества, то…

— Вы не могли бы уточнить ежемесячную сумму затрат? — перебил репортер.

Ребер перевел дыхание, прежде чем ответить.

— В зависимости от тяжести случая — от десяти до сорока тысяч марок.

— Другими словами, содержание только этого пациента поглотило от четверти до одного миллиона марок!

«Не может быть, чтобы он так быстро высчитал эту сумму!» — подумал Ребер.

— При трех тысячах новых коматозных пациентов в год эта сумма достигает сотен миллионов. Исходя из таких масштабов, не закономерно ли задуматься о сокращении сроков лечения пациентов, находящихся в данном состоянии, как это уже делается в Швейцарии, Англии и Нидерландах? — хладнокровно размышлял репортер.

Ребер почувствовал, как напрягся его подбородок.

— С медицинской точки зрения, это некорректно. Все равно что дать пациенту умереть с голоду. По-моему, это эвтаназия.

— Но разве эти расходы оправданны? Все лишь для того, чтобы сохранить жизнь без сознания?

В знак протеста Ребер поднял руку. Он чувствовал, как в нем закипает гнев. Хотелось взять плетку и с ее помощью выгнать этих телевизионщиков вон из палаты.

— Пациенты в вегетативном состоянии — не безнадежные больные, не умирающие и вовсе не больные, у которых наступила аноксия мозга, — произнес он дрожащим голосом. — Это живые люди, которым нужна наша помощь, как и другим тяжелобольным. Они случайно потеряли сознание, но ведь его нет и у грудного ребенка.

Ребер был так взбешен, что не заметил неуловимое движение плеча пациента под своей левой рукой.

— Хорошо, другой вопрос, — протянул репортер. По-видимому, он только начал формулировать свою мысль.

В этот момент опять дернулось плечо. Казалось, что кто-то хочет сбросить вспотевшую руку врача. Ребер развернулся. Этого не может быть! Внезапное пробуждение перед включенной камерой — такого еще никогда не было. Это сверх всяких ожиданий!

— Что такое?.. — начал было репортер, но Ребер прервал его:

— Ради бога, не выключайте камеру!

Зрелище захватывало дух. Доктор пытался понять, что происходит, но это было непостижимо. Словно по волшебству, в пустых, остекленевших глазах из какого-то неосязаемого измерения начинали зарождаться душа и сознание. Наверное, так же Бог вдохнул душу в Адама. В такой момент начинаешь верить во Всевышнего.

Так же внезапно, как включают свет, человек ожил. Глаза его наполнились жизнью. Как будто кто-то вернулся домой.

Его язык боролся с сухостью во рту, губы шевелились. Он оглядывал яркие лампы, журналистов и неуверенными, неуклюжими движениями ощупывал одеяло.

— Мвоааа… — вырвалось из горла, которое молчало четыре года.

Грудная клетка дрожала от напряжения.

Ребер дотронулся до руки молодого человека и погладил ее, внезапно засомневавшись в правильности своих действий.

— Все в порядке, — прошептал он. — Вас никто не тронет.

Голова больного резко дернулась, ужасающий взгляд сосредоточился на докторе. Горло и рот старались придать форму звукам, и казалось, будто пациент точно знает, что хочет сказать. У него получилось лишь что-то гортанное, похожее на «ммуа-де-хи».

И вдруг Ребер почувствовал, что его ноги стали ватными. Он опустился на колени перед койкой, и у него возникло странное желание расплакаться. Ребер дотянулся до звонка, чтобы позвать медсестру. После чего, не вставая — а этого он бы и не смог, — через плечо посмотрел на репортера.

— Надеюсь, вы понимаете, что сняли сенсационный материал? — Он взглянул на осветительные приборы. — Но теперь их пора выключать.

Глава вторая

В странно пустых для этого времени дня коридорах можно было четко услышать гул быстро приближающихся шагов. Серый, тусклый свет дождливого дня обесцвечивал стены больницы и висящие на них картины. Это была та часть клиники, которую не фотографируют для рекламных проспектов: старания архитекторов сделать здание уютным были намного успешнее в других его частях.

В коридоре съемочная группа собралась вокруг репортера, который от нетерпения дергал ногой. Один из осветителей поглядывал на часы и бормотал что-то о свидании с девушкой. Он попросил у оператора сотовый телефон и быстро скрылся за углом.

Доктор Ребер невольно посмотрел ему вслед. Все заботы этих людей казались ему смехотворными. Стоять с ними — просто потому, что они изображали из себя очень важных персон, — было пустой тратой времени.

Наконец появился слегка запыхавшийся человек — директор клиники. Он пожал репортеру руку.

— Вы господин Шпехт? Меня зовут Лембек. Мы с вами общались по телефону. — Он мельком кивнул остальной группе. — Что случилось?

— Тот пациент, о котором вы говорили, что он никогда не поправится, внезапно вышел из комы, — произнес репортер с обвиняющей интонацией.