Эксперимент - [3]

— Хорошо?

— Да, — отозвался он. — Удивительно. Музыкальная планета. Опера. — И ему подумалось, что другого названия у этой планеты и не может быть.

— Правильно, Опера! — Звонкий смех ее трелями разнесся вокруг. — Я твоя, — сказала она и прижалась щекой к его ладони, и ладонь стала голубеть.

— Твой муж… — Голос отказывался ему повиноваться. — Ты сказала, ты жена…

— Да. — Она кивнула. — Ему не будет больно.

— И я женат, — прошептал он. — Там, на моей планете… Жена, двое детей. И им будет больно. Ты понимаешь, что такое дети?

— Конечно. Но я научу тебя, и никому и никогда не будет больно.

— И я люблю их! — крикнул он. — И люблю ее!

— Конечно! — в тон ему откликнулась она. — Но сейчас ты любишь меня!

— Да, — ответил он…

Из-за леса плыли тревожные, методичные гудки: там, возле «Матлота» надрывался робот-дублер, там безостановочно, на грани возможностей трудился фиксатор и регистратор — уникум, которому в достаточной степени было доступно и то, что происходит за пределами корабля. Но Филиппа теперь это не беспокоило: он ничего не слышал, никуда не спешил.

II

Дорога до дома казалась бесконечно унылой и долгой. Прибыв, отчитавшись и сдав материалы на дешифровку, Филипп подал рапорт об отпуске, который был ему тут же предоставлен. Два дня ушли на медиков, на собратьев-«бродяг», посиделки в кафе, разговоры, мелкие незначительные делишки, после чего Филипп, забрав семью, отправился на давно облюбованную им Зеленую Гриву — тихий холмистый край. Там было солнечно, все благоухало и цвело, озеро кишело рыбой, леса — грибами и ягодами. Здесь при желании можно было сойтись с симпатичными людьми, но можно было и уединиться в тихом лесном домишке. И Филипп предпочел именно это уединение, хотя жена и дети охотнее поехали бы к морю, на какой-нибудь модный курорт.

— Мы дикари! — угрюмо сказал он разочарованному семейству. — Мы позабыли, какими бывают первозданные запахи, как скрипит сосна, какая мелодия у ручья.

Впрочем, он не настаивал на совместном времяпрепровождении и, отправляясь на рыбалку, спокойно соглашался отпускать жену с детьми к морю: мальчишке нравилось забавляться с волнами, девочке — играть в классики в компании таких же девочек, а жене — общество бывших однокурсниц. Они отправлялись на велоракете и вечером возвращались, а он целыми днями торчал на озере, и мысли его чаще всего были далеко от беспокойного поплавка и соблазнительных всплесков в тростниках.

Через неделю жена ночью сказала ему:

— Ты изменился, Фил. И ребята заметили. Все считают, что в последнем полете что-то произошло с тобой.

— Что могло произойти? — ответил он. — Ты отлично знаешь, что не может произойти ничего такого, что не стало бы известным. Уникум свое дело знает, Кора, его не проведешь.

— Он, конечно, свое дело знает, — вздохнула она, — но он ведь фиксирует и регистрирует только внешнее.

— Теперешние, к твоему сведению, фиксируют и эмоции. Если они достаточно ощутимо проявляются.

— Да, Виктор говорил.

— Виктор? Ты спрашиваешь у него обо мне?!

— Извини, да. В конце концов, он не только твой шеф, но еще и мой брат, так что в смысле этики…

— Ну, и что он тебе сказал?

— Он сказал, что дешифровка фиксаций уникума показала какое-то голубое свечение. Потом оно исчезло. И все было нормально. И только уже на самой границе Системы ты испытал очень сильное волнение… которое с приближением к Земле стало убывать, — нерешительно закончила Кора.

— Ну и что? — нервно произнес Филипп. — Я давно не был дома. И потом, когда пересекаешь границу Системы… Разве это не естественно?

— Раньше этого не было. — Она опять вздохнула.

— Я устал! — проговорил он. — Я правда устал, Кора. Потому, собственно говоря, и отпуск…

— Виктор сказал еще, что у них впечатление, что значительная часть информации уникума стерта…

— Вот даже как! — сдерживаясь, чтобы не вскипеть, проговорил он. — Стерта! И кем же? И каким образом?! — И уже почти яростно добавил: — А братцу твоему не следовало бы выбалтывать служебные тайны!

— Разве это тайна?

— Дела специалистов не должны становиться достоянием неспециалистов! Есть, между прочим, такой пункт Устава. Во избежание кривотолков, некомпетентного трезвона! И Виктор не имеет права пренебрегать этим. И ты тоже! Я ведь не берусь судить о твоем художественном конструировании. «Стерта»! — добавил он, остывая. — У них, видите ли, «создалось впечатление»… Разве ты не знаешь, что стереть записи уникума невозможно? А вмешиваться в его работу я не имею права, то есть не имею права отключить его хотя бы на секунду — за это я был бы немедленно уволен. Или это для тебя новость?

— Прости, — сказала она, — что затеяла этот разговор. Я думала, тебе плохо, хотела помочь… Он заставил себя обнять ее.

— Все устроится, Кора. Отдохну, и все устроится и объяснится. Я люблю тебя. — Он и в самом деле почувствовал, что любит жену, и обнял крепче, потому что именно и захотелось крепче обнять.

— А что все-таки значит голубое свечение, Фил? — прижавшись к мужу, спросила она. Он рассмеялся.

— Моя вечная и неисправимая женщина! Будем надеяться, что наши мудрецы там разберутся, что оно значит…

Под утро, когда только начало светать, он внезапно проснулся, как от крика, и резко сел на кровати. Кора спала.