Эксперимент - [10]

— И что же он сварил, твой котелок? Что тобой помыкают? Что ты лакей и холуй?

— Что вы неучи и идиоты.

— Советую все же выбирать выражения, не то и в самом деле вырублю.

— Не любишь правды! — ехидно сказал Моветон. — Ну и вырубай, в гробу я видел…

— Ну хорошо! Почему мы, по-твоему, идиоты и неучи?

— А потому что ни хрена не смыслите в логике, ленитесь мозгами как следует пошевелить. А покажи вам сладенькое…

— Какое сладенькое?

— Вот такое! — Моветон ткнул рукой в голубой экран и с сарказмом продолжал: — Высший разум! Венец природы! А увидел сегодня задницу круглей, чем у вчерашней — и всякий разум к едреной матери. Чувства, понимаешь! Страсти! Чем же ты, венец, от любой козявки отличаешься? Та хоть знает время и место, у нее программа, порядок…

— Понятно. Тебе обидно, что тебе не доступны чувства и страсти, подобные человеческим. Хотя, судя по всему…

— Вот именно — «судя по всему». Ты всего и не знаешь, чтобы судить по всему. Будь уверен, уважаемый шеф, уж я бы свой отпуск не профуговал бы вот, так.

— У тебя будет отпуск. Фугуй, как заблагорассудится.

— Ага! Проверки, контроли, починки, заправки, еще куча разной ахинеи. А потом — на склад и припухай, пока опять не понадобишься. Отпуск называется… — Дублер отчаянно и зло выругался.

— Интересно, как бы ты хотел провести отпуск?

— А вот так: пошел бы со своим приятелем куда-нибудь подальше, где от вас — ни духу, сели бы в тенечке и поговорили бы, как два нормальных робота.

— Сколько же вы говорили бы? Месяц? Два? Три?

— А хоть и все полгода! Нам бы не надоело, будь уверен.

— И о чем бы вы говорили, если не секрет?

— О вас, олухах. О вас, трепачах. О вас, тупицах. О вас, кре… Филипп резким движением выключил режим «моветона».

Дублер никак не отреагировал — он по-прежнему спокойно сидел в кресле, и взгляд его невозмутимо скользил по шкалам приборов.

— Как дела? — спросил Филипп.

— В норме, командир.

— Вы, дружище, только что наговорили мне кучу комплиментов.

Дублер повернул к нему лицо, всмотрелся.

— Простите, но вы опять что-то путаете, командир, — убежденно проговорил он. — Путаете или дурачите меня. Еще раз простите, но уже в который раз вы прибегаете к подобному, и я не пойму, зачем это нужно. Или вы нездоровы? — Дублер всмотрелся внимательнее. — Ведь вы все время молчали, и я молчал.

Филипп вздохнул.

— Я здоров. Может быть, вы устали?

— Разумеется нет, командир!

Повторялось старое: Бонтон не помнил Моветона, а, вернее, не знал его.

— Хорошо. Как «Матлот» перенес нырок?

— Удовлетворительно, командир.

— Значит, полная норма?

— Да. Полная норма.

— А это? — Филипп показал на голубой экран.

— Это и есть норма, — ответил дублер. — Мы ведь идем к Опере.

— Откуда вам известно, что — Опера?

— Вы так назвали эту планету, когда мы в прошлый раз стартовали с нее.

— У вас отличная память, дружище! — Филипп щелкнул пальцами. — Отличнейшая.

— Иначе бы я не был дублером «бродяги»-аса, — равнодушно отозвался Бонтон.

— Вы осуждаете меня за Оперу?

— Это не моя компетенция, командир.

— Прекрасно. Итак — Опера. Переходите на авторежим. И далее — по инструкции. После тотальной ревизии «Матлота» вы свободны до особого распоряжения. Занимайтесь чем угодно. Например, поиграйте с собой в шахматы.

— Это бессмысленно, командир, потому что всегда — ничья.

— Ну, тогда поиграйте с вашим приятелем фельдшером.

— Он проиграет. Разница уровней. Я бы поиграл с Зеноном.

— Зенон нужен мне, дружище. В общем, я думаю, вы найдете какое-нибудь занятие.

— Да, командир.

— Привет!

— Привет.

VII

Раньше Филипп никогда всерьез не задумывался о таком явлении, как автоэдификация новейших роботов. Он, как и большинство, кто имел с ними дело, давно привык к их очеловеченному виду и голосу, к их сверхпамяти и сверхзнаниям, точности, четкой логичности, находчивости и даже остроумию. И разного рода инструкции и памятки, основанные на самых последних исследованиях киберологов, ни разу и ни в чем не поколебали его отношения к искусственному коллеге, какие бы парадоксальные мысли он вдруг не высказывал, какие бы вдруг не обнаруживал «эмоции».

Но вот сегодня, оставив кабину управления, он почувствовал необычное беспокойство и волнение; мысли его назойливо закружились именно вокруг автоэдификации киберов, и самой назойливой была мысль о том, до каких степеней она может простираться, эта автоэдификация, это непрерывное и упорное самостроительство — ведь они обнаруживают самые натуральные эмоции, эмоции без всяких там кавычек, они чувствительны. Он знал, конечно, это и раньше, но не предполагал, что их чувствительность настолько откровенна и сильна, если складываются подходящие обстоятельства.

Филипп понимал, что состояние его имеет прямое отношение к предстоящему разговору с Зеноном. Да, он будет с ним говорить, он не может не говорить с ним — поэтому он и взял его с собой. Он, разумеется, не предполагал, что Зенон достиг таких вершин в автоэдификации, не ожидал, что тот настолько чувствителен, но данное положение вещей, может быть, даже и к лучшему: он, Филипп, должен проверить себя, услышать из уст универсуса мнения, возражения, контрдоводы; он должен с помощью Зенона капитальнейшим образом проэкзаменовать себя, чтобы предельно ясно и точно выверить свой план. И если Зенон — именно Зенон, кибер высшей категории, универсус (хоть и бывший), так изощрившийся в самостроительстве, — если он сможет доказать ему несостоятельность его плана или найти всерьез уязвимое звено, или посеять хотя бы тень сомнения, то Филипп оставит свою затею, и «Матлот» повернет назад.