Зеленоватые глаза ИП делают короткий выстрел в сторону Лешки и Мишки, как бы указывая, кто имеется в виду.
— Особо грустить, конечно, не будем — лучше вспомним прошлые экспедиции, благо к нам приехал великий симбирский, а сейчас уже и московский поэт-драматург Миша Сланцев. Вот он, кстати, если кто не знаком еще — сидит с домрой и скромно улыбается.
Щеки Мишки на миг рдеют, как роза. Но только на миг — Стариков даже не успевает поймать этот момент на камеру.
— А если серьезно, то мне действительно грустно. Давно у нас не было такой дружной, сбитой и веселой команды. Я имею в виду не только наши экспедиции или поездки на Масленицу, но и посещение детских домов.
Стариков забывает о видеокамере, экран плывет куда-то в сторону, и затем он с сожалением обнаруживает, что целую минуту снимал половинку говорящей головы ИП. Лешка вспоминает одну из поездок в детский дом в Барышском районе, и уголки губ его морщит улыбка.
***
— Меня зовут Дана, мне четырнадцать, — говорит девочка, смотря на видеокамеру, закрепленную на трехногий штатив.
— Кем ты хочешь стать в будущем?
— Психологом. Мне очень хочется помогать людям — тем, кто в этом нуждается.
— А почему ты хочешь помогать? Наверное, потому, что тебе тоже помогали? — слышит Стариков свой голос, который звучит совсем по-чужому в комнатах с высоченными потолками.
Бывшая графская усадьба, в которой располагается детдом, все эти признаки давно ушедшей эпохи — гипсовая лепнина, камин, арочные проходы — обостряют чувства, заставляют оглядываться по сторонам в ожидании чуда: того и гляди в дверь, шурша подолами старинного платья, войдет сама графиня.
— Нет, — мотает головой девочка, и ее глаза наполняются слезами. — Мне мало кто помогал в жизни. Просто когда я вижу больного, обиженного или брошенного, мне их так жалко становится…
Дана держит в руках потертого и заштопанного-перештопанного Вадима — медведя, мягкую игрушку. Вадим — имя отца Даны. Ее мать лишили родительских прав, а отец год назад написал дочке «Вконтакте»: «Зови меня не папа, а Вадим Сергеевич». С тех пор они ни разу не списывались.
В Барышский детдом дружная экспедиционная компания приезжала, чтобы провести с ребятишками весь световой день: разучивали с ними народные игры, пели и записывали их рассказы на видео. Заснятое передавалось волонтерам, которые творили из этого двух-трехминутные видеоанкеты. Небольшие клипы помогали пристраивать детей в приемные семьи — в том числе детей сложных, больных и уже выросших в подростков с хмурыми лицами.
— Нам тут прикольно. В приемной семье я уже была, мне там не понравилось, я лучше в детдоме останусь, — говорит Лера, следующая героиня видеоанкеты, снятой Стариковым. — Кстати, я как только сюда приехала, мне сказали, что по ночам тут графиня по коридору ходит. Но нет, всё это враки…
— Ни фига не враки, — возражает пятиклассник Артем — взъерошенный и худой, будто воробей. — Я сам лично слышал — точно ходит.
Солидный, как маленький мужичок, Артем перекатывается по комнате, показывает, где его кровать и где висит расписание дежурных. Каждая комната в Барышском детдоме называется «семья», туда стараются поместить братьев или сестер, а воспитателей, прикрепленных к конкретной комнате, меняют очень редко — чтобы дети привыкли к семейному постоянству.
Стариков вглядывается в заляпанный экранчик камеры, и постепенно до него снова начинает доходить смысл сказанного Шаховым.
***
— Ты чего — заснул, что ли? — картавя, шепчет ему из-за плеча Танька. — Шахчика чего не снимаешь?
Лешка поспешно поправляет видеокамеру.
— В этом году едем в Астрадамовку, Сурский район. Отличное село, мы там записывали в 1982 году, — говорит ИП.
— У Шахчика все села — отличные! — радостно хихикает Родина. И ее смех развеивает печаль Старикова.
— Ну, теперь настала очередь сногсшибательной пиесы нашего дорогого московского друга…
— Ну что вы, Иван Петрович, заладили: «московского-московского», я туда, может, не надолго, возьму да и вернусь скоро. У меня и квартира тут осталась, и жена… — щеки Мишки снова розовеют. В голосе его нет обиды, он вообще редко на кого обижается.
— Давай, давай, не томи, презентуй свою пиесу, — улыбается Шахчик и задумчиво подпирает кулаком бороду.
Стариков еще на пару секунд задерживает объектив на ИП и почему-то ему чудятся поющие бабушки, которыми кто-то пытается дирижировать, и что-то другое, грустное, — оставленное у Шахова дома, в семье.
— Итак, пиеса! — объявляет Сланцев (некоторые фрагменты он сопровождает легким подтренькиванием на домре). — Действующих лиц называть не буду, так как они, скаламбурим, налицо — почти все, так сказать, перед нами.
Он зачитывает предисловие и характеристику персонажей. И в 417-й раздается смех — улыбаются все, за исключением студентов-первокурсников. Само содержание пьесы — феерическое, сюрреалистическое, полное намеков и полунамеков на реальные ситуации — смешно только для своих. Со Сланцевым по числу экспедиционных поездок мог конкурировать лишь ИП. Поэтому Мишкины характеристики бьют не в глаз, а прямо в зрачок.
«Шахов: Давайте подумаем, ничего не забыли?
Стариков: Да вроде всё, Иван Петрович.
