Экономический цикл: Анализ австрийской школы - [63]

Но точная привязка ко времени является самым важным элементом искусства предвидения. Предсказание будущего события слишком рано или слишком поздно приносит мало пользы. Хорошим примером является Роджер Бэбсон. Предположим, инвестор последовал его совету и купил акции «голубых фишек» в 1924 году, когда Промышленный индекс Доу-Джонса находился «на первом этаже» в районе 100 пунктов. Если бы инвестор отреагировал на предупреждение Бэбсона о крахе, продав акции в конце 1927 года, когда Промышленный индекс Доу-Джонса добрался до 200 пунктов, то его инвестиции удвоились бы. Неплохой доход за три года. Но он упустил бы дальнейшие 180 пунктов роста с 1927-го по конец 1929 года. Когда, наконец, произошел бы крах, его вера в Бэбсона возобновилась бы. Но тогда в сентябре 1930 года, после предсказания Бэбсоном «быстрого оживления деловой активности», инвестор снова купил бы акции, полагая, что это и есть момент перелома тенденции. Индекс Доу-Джонса к тому времени снизился до 200 пунктов - та же самая цена была, когда Бэбсон рекомендовал продавать в конце 1927 года! К несчастью, индекс Доу-Джонса упал еще на 150 пунктов в течение последующих двух лет. Такого глубокого падения было бы достаточно, чтобы исчерпать любую прибыль, заработанную в 1920-х годах. Вывод: «слишком преждевременные-слишком запоздалые» советы Бэбсона обошлись гораздо дороже, чем ожидалось.

Мизес и внутренняя противоречивость прогнозов

Если бы консервативный инвестор еще в 1924 году поверил в предсказание Мизесом о «большом крахе», он не принял бы участие ни в буме, ни в крахе (допустим, что он обладал достаточной силой воли, чтобы год за годом стоять в стороне от оптимистичных воплей)⁹⁰. Несмотря на то, что Мизес обладал «пророческим даром», из всех экономистов австрийской школы он был, без сомнения, самым откровенным противником эффективности прогнозирования. Конечно, Мизес знал о желании деловых людей и инвесторов знать точное время для действий. Хотя он знал о неизбежных результатах инфляции, контроля над ценами и других форм государственного вмешательства, он оставался непреклонным в том, что никто не может предсказать конкретную дату какого-либо события или наступления кризиса. «Экономист знает, что такой бум должен привести к депрессии. Но он не знает и не может знать, когда кризис случится... Не существует правил, в соответствии с которыми можно высчитать продолжительность бума или последующей депрессии»⁹¹. Мизес предупреждал деловых людей и инвесторов, что «количественной экономической теории не существует», и поэтому «прогнозы хода экономических событий нельзя рассматривать как научные». Он разоблачал использование «диаграмм и кривых», которые относятся к прошлому, а не будущему. «Если будущее представляло бы собой просто продолжение трендов, существовавших в прошлом, то оно не было бы неопределенным и не было бы никакой нужды в прогнозах»⁹².

Мизес закончил свою статью глубоким выводом о том, что точное предсказание со стороны значительного большинства деловых людей и инвесторов априори невозможно и внутренне противоречиво! «Сам факт того, что люди поверят в предсказание краха, приведет к аннулированию предсказания: оно мгновенно вызовет крах». Точная информация о будущем экономическом потрясении может быть полезна для спекулянта только в единственном случае: если «он один ею располагает, а все остальные находятся во власти «бычъихъ настроений»⁹³. Бэбсон говорил практически то же самое: «Прогнозы имеют тенденцию наносить вред своей точности»⁹⁴. В тех случаях, если им следуют, — и разумеется, на прогнозы Бэбсона не обращали внимания до самого конца.

Глубокое замечание Мизеса объясняет, почему крах 1929 года и последовавшее за ним экономическое сжатие были неожиданными почти для всех, особенно для правящих кругов. Только так называемые денежные «чудаки» и инвесторы, придерживавшиеся неортодоксальных взглядов — одинокое меньшинство — смогли эффективно предсказать крах. Короче говоря, теория прогнозирования Мизеса является крайне субъективной, основанной на ожиданиях публики относительно будущего. Во многих отношениях она удивительно похожа на «противоходный» стиль инвестирования, против господствующих ожиданий, хотя Мизес, без сомнения, отверг бы крайнюю форму концепции противохо-да, заключающуюся в том, что «большинство всегда ошибается»⁹⁵.

Классическое произведение Хамфри Б. Нейлла «The Art of Contrary Thinking» очень близко воспроизводит мизесианскую концепцию. Вот некоторые примеры:

«Когда все думают одинаково, то вероятнее всего все заблуждаются... Теория противохода является способом мышления.., представляющим собой в большей степени противоядие от общепринятого прогнозирования, чем систему для прогнозирования. Одним словом, это инструмент мышления, а не магический кристалл [прорицателей]... Графики можно интерпретировать как угодно... нет никакого известного метода привязки ко времени событий или трендов... более мудрым было бы сделать что-либо преждевременно, чем опоздать... «противоходное» мнение обычно опережает время... Если бы привычка мыслить «противоходом» (против течения) хотя бы научила нас развивать наши духовные способности — и любить иногда оказываться в одиночестве - она дала бы результат... Именно поэтому опубликованные предсказания экономистов оказываются ошибочными, тогда как, если бы они держали их в секрете, предсказания могли бы сбываться с чрезвычайной точностью... Нонконформиста ... мало волнуют точные значения «минимумов» и «максимумов» - он не пытается измерить точно величину подъемов и спадов, потому что знает, что не существует надежной мерки»