Экологический роман - [47]

В Березове шестеро плотников с топориками, ящичками, кое с какимскарбом выгрузились: здесь они должны были что-то ладить и строить. Лететь бы до Салехарда без перегруза, налегке, но тут потерялся бортмеханик, загулял бортмеханик, увела бортмеханика какая-то шикарная березовская дама - был, и не стало!

Пять дней в муторном, тягостном ожидании последнего перелета Березово - Салехард Голубева не покидало предчувствие еще какого-то события, еще случая, и случай случился.

Когда плотники сошли в Березове, все шестеро, начальник порта икомандир Степанков придумали догрузить самолет картошкой: в Березове овощ растет, в Салехарде нет, в Салехарде она много дороже.

И вместо шестерых плотников в самолет втащили двенадцать мешков картошки, и когда вернулся из загула бортмеханик и стали подниматься - нет и нет, машина снова отказывала, проклятая... Она металась по воде, вслед металась моторка, из моторки начальник березовского аэропорта показывал выразительными жестами: выбрасывайте картошку! выбрасывайте, сволочи! - но ничего другого как жестикулировать он не мог, а лодка неожиданно взяла и взлетела! И командир Степанков сделал крылышками "привет".

Но уже спустя полчаса, не более, появился запах горелого в кабине. Огня не видно, дыма нет, запах все сильнее, а Голубева греет снизу, из-под сиденья. Слева чуть впереди от него -- командир, впереди прямо бортмеханик, слева и тоже впереди - бортрадист, сиденья у всех низкие, ноги вытянуты вперед, очень неудобно, особенно если греет и греет снизу.

Механик вертится на своем сиденье, подталкивает командира, командир пожимает плечами: что поделаешь?

Механик передает записку радисту, Голубев, заглядывая, читает: "Передай Салехард один цилиндр отказал" - крупно написано синим карандашом. Так же крупно, но красным пишет и бортрадист: "Передать не могу радио отказало".

Голубев сползает с сиденья и полулежа откидывает его: не под ним ли горит? И верно, под сиденьем - огонь, на свободе он вспыхивает весело и ярко.

Голубев бросает свою куртку-кожанку на радужный огонь, пытается огонь придавить-потушить, ногой толкает радиста: оглянись!

И радист тоже бросает свою куртку на огонь, и, толкая друг друга, они валяются на полу и тушат пожар.

Так оно и есть: под сиденьем Голубева загорелась проводка, недаромего грело и грело снизу. Грохот, чад, дым. А снаружи солнечный день, в этомдне лодка и летит на высоте метров сто - сто пятьдесят, уже не по прямой,но зигзагами вдоль речушек. В тундре речушек множество, в любой момент можно приводниться.

В порту Салехард плюхнулись с высоты метра полтора. Прислушались: забортом легонько плескалась вода речки Полуй. Тут же и моторка послышалась, и командир Степанков строго сказал своему экипажу:

- Сам товарищ Иванов, начальник порта, нас встречает. Уже пронюхалнасчет картошечки, гад, передали ему, гаду, из Березова! Вы, ребята, тутподождите, морды поскоблите хоть сколько-то - грязные же, как черти, -а я выйду поговорю с товарищем Ивановым.

Снаружи голос: "Эй вы там! Живые, нет ли?" - и Степанков открылдверь, ступил на лестницу, поданную с моторки.

- Командир?! - удивился начальник порта Иванов. - Это кто жетебя коптил-то?

Ответа Голубев не расслышал, голоса доносились негромкие, доверительные, как бы за чашкой чая шел разговор, потом Степанков постучал вфюзеляж и как ни в чем не бывало подал голос:

- Ребята! Вы чего это там закрылись-то? Сидят ни-ни, будто неживые.Выходите! Быстро!

- Вылазьте! - подтвердил начальник Иванов. - Ого-го! Черномордые-то какие! Картошечку оставьте в машине. С ней, с картошечкой, ничего неслучится!

Таким-то вот образом двадцать лет тому назад, через все эти случаи иудачи, прибыл Голубев в Салехард. На другой день он уже брал расход Обив Ангальском, в заколдованном створе. С борта катера "Таран" брал.

Еще через два дня Голубев в Оби тонул (не утонул). Но это дело былообычное в те почти безмоторные времена, обычное для гидролога, которыйосваивает новый створ протяженностью пять с половиной километров.Боткинская все это восстанавливала в его памяти, когда он гулял междукорпусом "ухо - горло - нос" и моргом.

Ну вот: жена Татьяна нахлобучивала на Голубева шапку, а сын Алексейстоял в дверях кардиологического корпуса и повторял:

- Поторапливаться, батя, надо. Надо поторапливаться, такси ждет,водитель волнуется. Он сильно волнуется!

Уселись в такси. Поехали.

Татьяна пребывала в тихой и скромной радости, Алешка читал конспектлекции какого-то знаменитого физика, читал, пошевеливая губами и рыжеватым чубом. Чубастый вырос парень.

Анютка готовилась дома к возвращению отца - стряпала вкусненькое, этоона умела и любила.

Голубев же возвращался если уж не с того, так и не с этого света, из некоегопромежутка между тем и другим. Славный был промежуток, научный, безвыбросов, без загрязнений и перекрытий. Событийность промежутка состояла в одной-единственной и неизменной альтернативе: жив - мертв. И все.Азовский и Поляков отправились туда, а Голубев - сюда. По чьей-то ошибке?Ошибка похожа на другую: когда почвовед Курочкин, а не Голубев погиб всоставе 20-го полка.