Эклипсис - [18]

– Что же говорит ваш закон о любви к смертным?

– Ничего, – с легкой улыбкой ответил Итильдин. – Иначе я не смог бы тебя полюбить. Но в глазах моего народа я дважды преступник, потому что ты не только смертный, но и мужчина.

– Поэтому тебя и изгнали?

– Я не собирался там оставаться. Не мог без тебя. Я не стал скрывать, почему уезжаю, и меня объявили изгнанником. Я больше не могу вернуться в Грейна Тиаллэ, и ни один эльф никогда не признает родства со мной.

– Ты так спокойно об этом говоришь?

– Небольшая цена за возможность быть с тобой.

– Ты так меня любишь?

– Как только может любить эльф.

Альва прижался щекой к его груди и вздохнул:

– Не понимаю, за что мне такое счастье. Как ты вообще мог полюбить меня? Мне такое и в самом сладком сне не могло присниться.

– Я не знаю. Это просто… случилось, и все. Мне кажется, что я влюбился в тебя с первого взгляда, как только ты приехал в становище кочевников. Ты меня не видел, но я смотрел на тебя и думал, что в своей жизни не видел никого прекраснее.

Улыбаясь, Итильдин перебирал рыжие пряди волос своего возлюбленного.

– Так уж и прекраснее, – пробормотал Альва. – Я все-таки человек, а не эльф, разве мы кажемся вам красивыми?

– Конечно, – шепнул Итильдин. – Если бы ты видел себя моими глазами, ты бы поверил. Ты был красив, как закатное солнце, в своих алых одеждах, с развевающимися волосами.

Три месяца плена, беспрерывные унижения, грязь, боль, кровь… эльф бежал от страшной действительности в мир своих грез, пока грубые варвары пользовались его телом для удовлетворения своей похоти. Он уже плохо отличал грезы от реальности, и рыжий зеленоглазый человек на легконогом гнедом скакуне в первый момент показался прекрасным видением. Он мелькнул перед Итильдином на мгновение и исчез, оставив эльфа мечтать о том, чтобы увидеть его снова. Двенадцать дней и тринадцать ночей. Эльф видел приготовления к большому пиру и ждал его с ужасом: он слишком хорошо знал, на что способны кочевники, распаленные вином и непристойными танцами. А потом он снова увидел прекрасного смертного и забыл обо всем. В глазах его было участие, сострадание, искреннее восхищение и желание – вместо похоти. Ибо похоть – как раскаленное железо в руке палача, а желание близости – как тепло очага в зимний день, как дуновение ветерка с лугов, напоенного жарким ароматом трав.

– Ты был первым, кто меня поцеловал. Мне показалось, что в меня ударила молния. Как будто ты выжег на мне клеймо, и я знал, что с этого момента принадлежу тебе.

У Итильдина не было сомнений по поводу своей дальнейшей судьбы. Он был игрушкой варваров – теперь он станет игрушкой своего нового господина. Что с того, что господин красив и благороден, что он хорошо с ним обращается. Все равно это плен, и единственное чувство, дозволенное эльфу – ненависть.

Итильдин был в смятении. В сердце его зарождалась любовь к смертному, а разум предостерегал: ты для него всего лишь раб, жалкий пленник, подстилка. Любовь боролась с ненавистью, и измученное тело страдало вслед за страданиями души. Внутренний разлад эльфа – тоска, боль, борьба чувства и долга – отражается внешне как сильнейшая лихорадка, которая может спалить его тело в несколько дней.

– Разве ты не мог прочесть мои чувства? Не мог понять, как много ты для меня значишь?

– Я был слишком слаб, и сознание мое было затуманено. Ты был добр ко мне, но я боялся поверить в твою доброту. Люди редко были добры к нашему народу, и я до сих пор знал только жестокость варваров. Я боялся тебя. Страшнее всего тот враг, который может вызвать к себе любовь, а не ненависть.

В Фаннешту эльф вернулся к жизни, хотя неизвестно, помогло ему в этом искусство лекарей или собственная сила духа. Он принял решение жить и смириться с судьбой, какова бы она ни была. Но он и представления не имел, что его ждет. Что Альва вернет ему свободу.

– Доброта людей страшнее ненависти, она наносит раны, которые невозможно исцелить. В мгновение ока я понял, как был к тебе несправедлив, и восхищение тобой ранило меня в самое сердце. Ты желал меня – и ни разу не прикоснулся после пира. Ты любил меня – и был готов отпустить навсегда.

Альва стиснул его в объятиях крепко, до боли.

– Если бы ты хоть слово сказал о своей любви, я бы никуда тебя не отпустил. Видит бог, я бы не смог, несмотря на то, что ты считаешь меня благородным человеком.

– Я знаю, – сказал Итильдин, касаясь его щеки ладонью. – Поэтому я молчал. Говорило только мое тело. Когда я принимал твою страсть, во мне все пело: «Возьми меня, любимый, я принадлежу тебе, я твой!»

Последние слова он прошептал на ухо Альве, и язычок его лизнул мочку уха молодого человека, и тело прижалось к нему, а бедра задвигались в откровенном приглашении к сексу. Искушение было слишком велико, и Альва не устоял. Но в этот раз он уже не был нетерпелив, он ласкал и растягивал эльфа до тех пор, пока тот не начал умолять, чтобы Альва взял его поскорее. И в этот раз, когда он овладел эльфом, не было боли, только ослепительное удовольствие. Они двигались в такт друг другу и стонали в унисон, так сильно было разделенное наслаждение, и перед тем, как кончить, Итильдин вскрикнул: