Экипажи готовить надо - [5]

— Отряды проходили, — монотонно добавил другой, высокий и белобрысый, — так с вожатыми же. По счету. — И даже сурово сведенных бровей не раздвинул, глядел утомленно и строго. Оба имели вид служилых людей.

В купалке было тесно от тел, от брызг, от крика, хохота и визга. Четыре десятка голышей, обалдевших от воды, от ее щекотанья, прыгали, ныряли, колотили руками и ногами, кричали, отдувались, играли в догоняшки — и все это на небольшом пространстве, огороженном проволочной сеткой. Вода кипела, как в неводе, полном рыбы.

На песке, закинув за голову руки, лежала девушка в купальнике вишневого цвета, рядом с ней сидела другая — в голубом. Вожатые. Около них стоял физрук, большой, несколько грузноватый мужчина, обильно обрызганный веснушками. На физруке были зеленые плавки, он о чем-то говорил девушкам, размахивая рупором. Сидящая, крепкая круглолицая блондинка, хохотала, запрокидывая голову, лежащая снисходительно улыбалась: видимо, физрук смешил их.

Иван, приставив ладонь козырьком, внимательно осмотрел купалку, берега слева и справа от купалки, однако беглецов там не обнаружил. Можно было возвращаться. Но он замешкался, хотелось еще раз взглянуть на лежащую на песке девушку. Это была та самая Ирина, которую он встречал несколько раз в столовой и на планерках и которую назвал про себя «студенточкой». Говорили, что учится она в пединституте, а здесь, в лагере, на практике. Как только повернул голову в их сторону, беленькая окликнула его:

— Иван Ильич, кого вы ищете?

Глядя себе под ноги, подошел ближе.

— Да вот удрали. Четверо. С утра еще. У вас лишних нет? — кивнул на купалку.

— А мы-то думали, вы нас… — блондинка, встретив укоризненный взгляд подруги, расхохоталась.

Тут Иван коротко взглянул на Ирину. И почувствовал, что во рту сделалось сухо. Стало неловко торчать одетому перед девушками в купальниках, неловко отводить взгляд на лес, на песок, на воду, куда угодно, хотелось почему-то убежать. Но беленькая, кажется, Зоя (или Зина), как нарочно была расположена к разговору.

— Как же это, а? — сочувственно покачала она головой. — Так ведь можно и без отряда остаться: сегодня четыре, завтра четыре… — И снова звонкий белозубый смех.

— Вот смейся, смейся, Зоенька, — заговорила Ирина. — Возьмут и наши убегут…

«Как она ласково… Не Зойка и не Зоя, а — Зоенька!..»

— Ну что ты! — возразила Зоенька. — Я их предупредила: не будете слушаться, вздумаете убегать, Ирина Дмитриевна ничего вам больше не расскажет! — И, повернувшись к Ивану: — Ирочка у нас как Шехерезада… Каждый вечер ребяткам сказки рассказывает…

— Сказки? — набравшись смелости, Иван взглянул девушке прямо в глаза. — Тысяча и одна ночь?

Секунда, полторы, две. Ресницы опустились, Ирина приподнялась и села, обняв руками загорелые колени.

— Допустим. А что?

— Да нет, ничего, я просто…

Тут Зоенька стала упрашивать Ирину рассказать еще раз ту арабскую сказку, где про ласточку и принца, сейчас же рассказать, вот здесь, пока Иван…»

— Куда за купалку! — неожиданно крикнул физрук, приставив рупор ко рту. — Сколько раз можно говорить — за купалку нельзя! А ну, назад! — И, глянув на часы, сказал, обращаясь к вожатым:

— Ирина Дмитриевна, Зоя Прокопьевна, через пять минут придет другой отряд.

— Пока придут да пока разденутся, — сощурившись на физрука, пропела Зоенька.

Иван решил, что ему в самый раз удалиться.

— Пойду… Куда же они, черти?.. — сказал он как бы уже сам себе. Повернулся и пошел.

— Э, плюньте, не ищите! — беспечно крикнула Зоенька. — Спать заявятся. Составьте-ка лучше нам компанию.

— Я купаюсь ночью. После отбоя, — обернулся Иван. — Некоторые боятся. Особенно девушки… а я люблю.

И стал подниматься по косогору, заставляя себя думать о пропавших пионерах. Сделал несколько шагов, подумал: «Какая гордая!» И произнес с Ирининой интонацией: «Допустим. А что?»

Глава 4

Духота и палящее солнце особенно чувствовались здесь, в лагере, вдали от воды. Шиферные крыши корпусов, складов и хозяйственных построек, асфальт дорожек, противопожарные бочки и щиты — все раскалилось и струило зной.

У одной из палат проводили какую-то математическую игру, у другой пели под баян, на площадке с дощатым настилом массовик учил ребят таджикскому народному танцу, на футбольном поле грязные и потные мальчишки гоняли ленивый мяч; кто-то поливал из леек клумбы. Время от времени возникал где-нибудь шум, слышались крики вожатых.

«Лютиков, ты куда? Кто тебе разрешил?»

«Я спрашиваю в последний раз, кто это сделал?»

«Ильина, тебе что, особое приглашение?»

«Как не стыдно! Пионеры, а позволяете себе!..»

«Начнем сначала, три-четыре!»

И всюду, где был хотя бы намек на тень, куда не доставало исступленное белое светило, крутили обручи хула-хуп. Дело в том, что со времен строительства лагеря осталась возле бани катушка с алюминиевым кабелем; пионеры наловчились разматывать кабель, обламывали виток, концы скрепляли — и обруч был готов. Это стало эпидемией. Куда ни глянь — проволочный обруч, тускло поблескивая, мечется вокруг талии, поднимается к шее, опускается к бедрам…

Ивана разморило. И думал он теперь только о том, как бы поскорее найти беглецов да дождаться ночи, когда спадет жарища, и он пойдет купаться. А если девушки приняли его вызов, будет вообще здорово!