Экипаж «Меконга» - [139]

Валерка, по просьбе женщин, стал обучать их технике спиннинга. Рита быстро овладела этим несложным искусством.

— Все хочу спросить вас, Валерик, — сказала она однажды, забросив спиннинг с прибрежной скалы. — Еще перед отплытием, помните, Коля сказал, что я должна была вас узнать. А я никак не могу вспомнить, где я вас видела раньше?

Валерка залился краской.

— Не дергайте! — буркнул он. — Рыбу напугаете… — И вдруг решительно добавил: — Вы на бульваре сидели. Прошлым летом… А мы подсели… Приставали, в общем…

Рита изумленно посмотрела на него:

— А!.. Это были вы? — Она тихонько засмеялась. — Ну, что было, то было. Забудем.

Она вспомнила тот давний вечер — и погрустнела, задумалась.

Когда дело дошло до оснастки плота, Юра стал обучать женщин, как он выражался, благородному боцманскому делу. Они довольно легко выучились делать сплесни и огоны.[51] Валя удивилась, когда Юра показал ей, как вязать рифовый узел:

— Так просто? Я думала, что морские узлы такие, что трудно завязать и невозможно развязать.

— Наоборот! Они рождены тяжелой морской практикой парусного флота, — сказал Юра. — Морской узел рассчитан на то, что его вяжет или отдает человек, висящий на огромной высоте под ветром и снегом, в кромешной темноте. Иногда у него к тому же свободна только одна рука.

— Завтра, ребята, садимся за шитье, — сказал Николай. — Для плота придется перешить паруса.

— Что ж, шитье — это наше, женское дело, — заметила Рита.

Юра посмотрел на нее, прищурив глаза:

— А знаешь, как боцман Мехти говорит, когда кто-нибудь плохо наложит латку на парус?

— Откуда мне знать?

— Он говорит… Только не обижайся. «Эх, ты! — говорит он. — Баба и та шить умеет!»

Рыба ловилась хорошо. На всякий-случай ее заготавливали впрок, развешивая на веревках. Солнце и ветер — вот все, что требуется для изготовления этого древнейшего вида консервов. Кроме вяленой рыбы, заготовили копченую. Для этого сложили из камней конуру и жгли В ней щепки и водоросли, дающие много дыма.

Но питаться одной рыбой…

— Это полезно, ребята, — говорила Рита, глядя, как Юра отбрасывал недоеденный кусок. — В рыбе много фосфора, а он полезен для мозга.

— Лучшая рыба — это колбаса. — вздыхал Юра.

Пробовали приправлять осточертевшую рыбную похлебку водорослями, которых было немало на отмелях; некоторые из них были сравнительно съедобны. Впрочем, решили просто ограничиться признанием этой возможности. Зато водоросль зостёра, известная под названием «морская трава», сослужила другую службу: ее собрали, промыли, просушили на солнце — ив палатке у всех появились мягкие постели.

От сухопутной растительности толку не было никакого. В жесткой траве, что росла на склонах большого грифона, наши робинзоны нашли множество гнезд чаек, но яиц в гнездах не оказалось: не сезон.

Однажды Валерка, сияя, приволок с западного берега черепаху. Она была невелика, не более тридцати сантиметров в диаметре, но панцирь ее оказался необычайно крепким. Вскрыли панцирь с трудом, но уж зато полакомились черепашьим супом всласть.

Рексу тоже надоела рыбная диета. Он бегал по острову, охотился за ящерицами и водяными змеями — отчасти из спортивного интереса. Будучи хорошо воспитанным псом, он не раз приносил в зубах ящерицу и клал ее перед Юрой.

— Убери эту гадость! Скорее! — кричала Валя.

И Рекс с недоумением и грустью смотрел, как ящерица, подхваченная Юрой за хвост, плюхалась в море.

Иногда Рекс кружил возле железобетонного купола и раскидывал лапами гальку — всегда на одном и том же месте. Николай и Юра заинтересовались странным поведением собаки. Они углубили яму, выкопанную Рексом. Почти на метровой глубине в глинистой почве обнаружили труп собаки.

— Вот так штука! — Юра присвистнул. — Ее вскрывали!

— Необитаемый остров — и опыты на собачках, — сказал Николай. — Хотел бы я знать, кто здесь экспериментирует…

Они расширили яму и убедились, что там похоронено еще несколько собачек. Рекс то рычал, то жалобно скулил, жался к Юриным ногам. Яму засыпали и утрамбовали.

Когда Николай, вернувшись в лагерь, рассказал о странной находке, Рита немного переменилась в лице.

— Опыты на собаках? — переспросила она.

Весь день Рита была молчалива. А вечером, оставшись вдвоем с Николаем у сигнального костра, она сказала:

— Больше не могу. Мне нужно в город.

— Плот готов, — отозвался Николай. — Как только будет южный ветер…

— А если его не будет еще неделю?

Николай не ответил. Что он мог сказать? Дни стояли безветренные. Вон даже пламя костра какое-то ленивое, почти неподвижное…

Ни разу за все эти дни ни единым словом не вспомнили они Анатолия Петровича. Но Николай знал, что Рита думает и беспокоится о нем. И это было так. Он держался с Ритой по-товарищески, даже суховато немного, и полагал, что ему удается скрыть. от нее свое безнадежное чувство. Но это было не так. Его отношение давно уже не составляло секрета для Риты. Она сознавала, что привыкла к нему. Подсознательно она начинала беспокоиться, когда он в маске и ластах, бывало, надолго уходил под воду. Лежа в палатке, на «женской половине», она, закрыв глаза, представляла себе, как Николай в эту минуту стоит на гребне увала, длинный, коричневый от загара, давно не бритый, и медленно оглядывает в бинокль пустынный горизонт. Ей было спокойно, когда он рядом сосредоточенно возился со снастью или обтесывал бревно. Спокойно — и в то же время тревожно.