А потом пасть чудовища разверзлась и выпустила человека. Хотя был он ростом более семи чи и тело его было лишено одежд и покрыто прозрачным сосудом, а кожа красна, как медь, — он был существом двуногим, с девятью отверстиями, значит — человеком.
Краснокожий человек шел, осматриваясь по сторонам. И нес он оружие — трезубое копье — и вонзал его в скалы, не оставляя на них знаков. И вернулся в пасть зверя, а потом снова вышел, и с ним — шесть ему подобных. Они ходили меж скал и вонзали в скалы трезубцы, а из трезубцев ударяли зеленые молнии, и зелеными молниями краснокожие люди дробили скалы.
Лю Цин-чжен и индийский мудрец содрогались от страха, но боги избавили их от ударов молний. А когда много скал было избито молниями в мелкий щебень, краснокожие люди вынесли из пасти зверя свиток, развернули его и превратили в дорожку, которая бежала сама собой, оставаясь на месте. И хотели они кормить зверя битым камнем, но камень не давался им в руки и падал сквозь ладони, как вода сквозь решето. Тогда принесли они золотые и серебряные прутья и сделали из них клетку и поставили над кучей щебня. И вытянули из тела зверя красные жилы и привязали их к клетке. И услышали Лю Цин-чжен и его учитель долгий вопль дивного зверя и видели сияние вокруг клетки, и ноздри их обоняли свежесть небесной грозы. Битый камень стал послушен рукам краснокожих людей, и бросали они его на бегущую дорожку, и камни неслись в пасть зверя, и глотал зверь камни. А потом скрылись люди в звериной пасти и унесли все прутья от клетки, и страшно рычал зверь от удовольствия, переваривая камни. А потом отрыгнул зверь остатки съеденных камней, и были они черные и обожженные утробой его, и зеленый дым шел от них. И с камнями изверг зверь железные короны, похожие на цветки со многими лепестками, и захлопнулась пасть его. И зверь поднялся на хвост свой, извергая огонь, взлетел вверх и, опираясь на огонь, долго стоял над горой.
Лю Цин-чжен и учитель его пали на землю, ибо воздух стал горячим и тяжелым и палил их и угнетал. А когда они осмелились поднять глаза, зверя не было, лишь на дне ущелья лежали горелые камни — остатки его пищи.
Долго сидели Лю Цин-чжен и индус, его учитель, и молча углублялись в себя, дабы познать происшедшее.
И встал индус и хотел взять руками остатки пищи небесного зверя и железные цветки, но пальцы его проходили сквозь них, и не держались они в руках его.
И еще три дня углублялись они в себя. А наутро четвертого дня индус сказал:
— Неправы мы, считая окружающее за Майю, за кажущееся. Нет Майи, а есть вещи — зримые или слышимые, или иные, но всё — вещи; Взгляни на эти камни. Были они ощутимы и зримы для нас, а для небесных пришельцев были зримы, но не ощутимы. Но они имели знание. Знанием изменили они сущность камня и ощутили его. Горе мне! Сколько лет потерял я на поиски познания! Не там я его искал! Человек властен над вещами. Он плавит руду и получает металлы, он рубит деревья и варит смолы. Нет Майи, есть вещи и власть человека над ними.
И ушел. А Лю Цин-чжен был тверд духом. Он записал виденное и, освободив ум свой, углубился в себя и вернулся к созерцанию. Вновь он обрел покой, и вновь покой был нарушен: учитель его вернулся в ущелье.
Был он богато наряжен и явился со многими слугами. Слуги поставили богатый шатер и осквернили воздух запахом пищи, а бывший учитель прельщал Лю Цин-чжена, совращая его с пути. И Лю Цин-чжен, чтобы не слышать его, читал на память сутру Прагна Парамита о небытии Явлений, Форм и Вещей.
Индус опечалился и оставил Лю Цин-чжена. Слуги поставили перед ним черный круг с золотыми пластинками и долго вращали его подобно молитвенному колесу, и сыпались искры с круга, и далеко пахло свежестью. И, подражая посланцам небес, индус ставил над камнями и железом — остатками пищи небесного зверя — золотую клетку и повторял дела их, и стали камни ему послушными, и он брал их руками.
— Лю Цин-чжен, — воззвал он. — Некий знатный человек дал мне слуг, и пищу, и утварь, и буду я жить в доме его и искать Власть над Вещами. Ты следозал мне ранее, последуй же и сейчас.
Но Лю Цин-чжен не слушал святотатца. Знал он, что индус, и слуги его, и горы, всё — Майя, мир призрачный.
И индус ушел со слугами, унося камни и железо небесных пришельцев. А Лю Цин-чжен долго еще оставался в горах, а потом спустился в долину, в храм Воплощения. И, обретя святость, вернулся на родину, чтобы учить людей кротости и смирению, ибо мир чувствований — лишь Майя, кажущееся, небытие.
А тот индус, как было слышно, войдя в дела земных владык, познал нечто тайное и потому был умерщвлен. И дух его получил дурное перевоплощение, уйдя вниз по Лестнице Совершенствования. И так будет со всяким, кто не поймет, что чудеса и знамения неба нельзя истолковывать как вещественное, что такое толкование оскорбляет богов, ибо мир вещей — лишь Майя, кажущееся.
Ли Вэй-сэн умолк. Он аккуратно сложил фотокопии в папку, затем снял свои восьмиугольные очки и протер их платком.
За окном медленно угасали последние отблески заката. Где-то в сосновом лесу крикнула птица. Наплывала синяя тишина подмосковного вечера.
