Экипаж - [11]

– Нужно стереть тяжелые воспоминания.

Летное поле гудело подобно чудовищному улью. Капитан следил за всем: за работой моторов, взлетами, посадками, движениями механиков. У него находилась шутка для каждого пилота. Его голос, отдававшийся в нервах, точно пламя, проникал всюду. Он бегал от ангаров к машинам, помогал запускать винты, проверять карбюраторы. Внезапно, словно захмелев от им же самим затеянного стремительного водоворота, начинал кататься по траве с животной радостью, возясь с золотистым красавцем спаниелем, который уже от него не отставал. Таким образом он переносил от самолета к самолету сжигавший его самого огонь, и каждый взлетавший экипаж, каждый планер, утопавший в небесной выси, чувствовал свою связь с товарищами, связь, установленную пылкой душой капитана.

В тот день Эрбийон совершил свой первый вылет. Время близилось к вечеру, и тут Тели подал ему знак, который он ждал с мучительным беспокойством. Боясь стать причиной задержки вылета, Жан еще утром перетащил все свое снаряжение на летное поле. Он подскочил с поспешностью, вызвавшей у Тели улыбку, и запрыгнул в свою кабину. ^

До сих пор ему доводилось летать только на учебных самолетах, медлительных машинах, откуда, как с балкона, можно было обозревать расстилающийся внизу пейзаж. Теперь под ним зверем рычал военный самолет, надежный и быстрый, построенный для сражений, – орудие убийства с акульим профилем. Только как же узка была щель, в которую он втиснул свое тело, как много места занимали скамеечки для ног, принесенные им карты и приклад сдвоенных пулеметов! Как тут пошевельнуться, чтобы свободно наблюдать и сражаться?

Стоило капитану спросить, готов ли он, и Эрбийону в знак согласия кивнуть головой, как сладострастная тревога волной прокатилась по телу Жана. Сначала движение самолета сопровождалось мелкой тряской, вскоре толчки прекратились и он мягко взмыл вверх. Они оторвались от земли. Ветер от полета и от вращающегося винта обдал его хмелем пространства, который пьянит и моряков, когда, стоя на носу корабля, они отчаливают от берега.

Капитан набрал высоту прямо над летным полем. При каждом вираже горизонт отступал, очертания рельефа расплывались; когда ангары превратились просто в белые листочки, Тели, показывая Эрбийону на пулеметы, сделал вид, что нажимает на гашетку. Офицер-стажер понял, что должен испытать оружие. Он прижался грудью к стальному щиту, соединяющему обе трубки, и выстрелил. Сквозь ритмичный рокот мотора прорезался чистый и радостный треск. Две красных борозды пересекли небо. Он воскликнул в возбуждении:

– Светящиеся снаряды!

Раздавшаяся в ответ беспорядочная стрельба остановила его, уже готового снова выстрелить, и в пении пуль он угадал ритм танца, в который его вовлекли в столовой. Тели, проверяя свой пулемет, наигрывал кадриль эскадрильи. Он улыбнулся офицеру-стажеру, и того охватило чудесное веселье. Ему вдруг захотелось смеяться, плакать. Он с изумлением восхищался собой, представляя, какой он красивый, пылкий, значительный и как он направляет снопы огня в бескрайнее пространство. Ему захотелось, чтобы его любовница и все молодые женщины вселенной, все те, кого он смутно и мучительно желал, увидели бы его в этом архангельском великолепии. Все, что он когда-либо читал о летчиках, весь ореол славы, о котором он так мечтал, все это в виде горделивой короны он водрузил на свое чело.

Не различая больше искусственности, которая примешивалась к его восторженности, он театрально облокотился о турель пулеметов и своей перчаткой на меху погладил гашетку. Однако стоило ему взглянуть на землю, как настроение его тут же переменилось. Летное поле исчезло из виду, и он ничего больше не узнавал. Он стал лихорадочно искать пятна ангаров – безрезультатно. Лишившись своего единственного ориентира, он схватил карту, и ветер тут же ее чуть было не вырвал.

Чтобы свериться с планом, ему пришлось с головой укрыться в кабине, но как только он делал попытку привязать план к местности, то терял ориентацию в пространстве. Словно ища поддержки, он посмотрел на капитана, но, увидев его облаченный в мех и кожу затылок, понял, что одинок, что два метра фюзеляжа, отделяющие его от пилота, в воздухе превратились в непреодолимое расстояние.

Тогда он постарался просто выстроить в памяти очертания ландшафта и на обратном пути закрепить за каждой местностью свое название и зрительно зафиксировать ее облик.

Дороги, четкие, как только что нарисованные полосы, завязывались вокруг геометрических фигур полей и лесов. Селения казались косточками, прихотливо рассыпавшимися из кулька. Речки, эти неподвижные синие змейки, очерченные зелеными линиями, казалось, спали.

Гигантская и фантастическая шахматная доска была перерыта рвами, а в бледные прожилки на серой земле шпорой вонзались Эсна и ее приток. Тели, накренив самолет, указал на некое подобие снежного волдыря, испещренного темными озерцами, который показался между вантами. Жан узнал сто восьмую высоту, так как уже видел снимки этого пригорка, вспоротого руинами двух конических бункеров, где совсем рядом укрывались французы и немцы. Самолет находился на неуловимой границе, с которой начиналось вражеское небо.