Экипаж «черного тюльпана» - [32]

— Хватит, Володя, убьешь…

— Убью, сволочь, — рычит он, нагнувшись над радистом, — и ни один трибунал меня не осудит.

Сбежался народ.

— Уведите командира, — прошу я. — А этого отнесите к операторам, на свободную койку, дайте снотворного.

Я стираю в умывальнике свои трусы и майку, развешиваю тут же, на трубах, иду спать голый — до утра высохнут. Совсем недавно два прапорщика в штабе армии взорвали гранату в своей комнате. Хорошо, что были вдвоем. Одного размазало по стенке, другой еще дергал конечностями, пытаясь руками собрать кишки. Они наконец-то выяснили свои отношения и пришли к консенсусу…

Я долго не могу уснуть и, кажется, только проваливаюсь в сон — уже надо вставать. Солдатик тормошит меня за плечо: «Товарищ капитан, товарищ капитан, четыре часа». Я отрываюсь от подушки.

За окнами еще темень, и я представляю, каково сейчас тащиться к этой чертовой «шкатулке». Бориска, видимо, забыл закрыть заднюю дверь, и я воровато оглядываясь, пристраиваюсь, отодвинув дверь ровно настолько, насколько нужно… все равно здесь уже море разливанное и мои мелкие брызги не в состоянии ухудшить экологию.

Вот она, свобода: становится легко и не надо пробираться во мраке и заходить в этот чудовищный сарай на полсотни посадочных мест. Один летчик уронил в очко своего «Макарова», пришлось спускаться в эту жижу, предварительно надев химкомплект и противогаз. Пистолет он все-таки нашел.

Я поднимаю экипаж. И по тому, как просыпается каждый, видна закваска. Юра, свесив длинные ноги со второго яруса, пять минут досыпает сидя, мучительно пытаясь установить голову вертикально. Самые сонливые утром Эдик и Влад, они встают всегда последними. Через полчаса, перед уходом, ко мне подкатывает штурман. От него разит зубной пастой, лосьоном и еще бог весть чем (скорее всего, жевал табак из сигареты), но запах змия сочится легкой струйкой, вобрав в себя все.

— Влад, буди никулинского штурмана. Строится он вместо тебя. Сиди в кабине и не показывай носа, пока не сядем в Кундузе.

— Командир, больше такого не повторится, — тянет Влад через силу.

Я понимаю, эти слова даются ему трудно, но они пришли, как эта серая действительность рассвета.

После чая в столовой мы стоим у выхода, приказано дождаться врача. Он выплывает из сумерек со своей неизменной улыбкой, обнажающей среди красавцев зубов прореху. Сухачев здоровается со всеми за руку, меня отводит в сторону:

— Командир полка прислал обнюхать.

— Все нормально, доктор.

— Ну и хорошо. Так, говоришь, под танк тебя бросили? А ты, конечно, не злопамятный, тихонько смылся, толкнув под паровоз?

— Саша, брось… я это без задней мысли, для общения. Фира — матерь наша.

— Надо предупреждать, орелик. Я распушил перья, как павлин, пытался приударить.

— Старик, это совсем не та опера!

— Какая там опера, когда в голове северное сияние, и рядом такая женщина. Я обнял ее… Она прижала мою голову к своей груди, чмокнула в затылок, и эдак нараспев: «Сын мой, я в жизни знала одного мужчину — моего мужа».

— Фира живет своим прошлым, она считает нас тенями своих близких: мужа, сына. Как-нибудь я расскажу тебе ее историю…

— Дрозд! Меняй свою фамилию. Ну, например — Орлов. Звучит? Ну, счастливого полета!

Саша сунул мне свою мосластую ладонь.

…Командарм приехал ровно в шесть. Небольшого роста, плотно сбитый, хорошо упакованный в общевойсковой комбинезон с накладными карманами. Светлые глазки-буравчики прощупали нас и, кажется, остались довольными.

…Полет проходит без осложнений, командарм уезжает в войска. В Кабул будем возвращаться утром следующего дня. Из всей его свиты мне запомнился ординарец, гигант-красавец Володя. Маленький десантный автомат в его лапищах смотрелся как детская игрушка. Он подошел первым, представился, улыбаясь, сказал: «Командир, будем работать вместе». С такими людьми я находил общий язык быстро, а вот командарм для меня — загадка. Что он думает о нас, осматривая холодными водянистыми глазами? Может быть: «Вы, чижики, или как вас там… Смотрите у меня, если что — в бараний рог сверну». Скорее всего, мы для него кирпичики, строительный материал, из которого можно мостить все по своему усмотрению…

Машины, подняв пыль, уезжают, и мы наблюдаем, как с бетонки на стоянку заруливает брюхатый тяжеловоз «Ми-6». Сейчас он будет разворачиваться на грунте и поднимет громадный столб пыли.

— Эдик, заглушки!

Мы закрываем входные отверстия двигателей и ныряем в фюзеляж, чтобы не глотать пыль. Наконец свистящие лопасти останавливаются, пыль оседает, и мы выходим снова. Из брюха вертолета посыпались афганцы в национальных одеждах. Около шестидесяти человек, и судя по афганской же охране с автоматами — новобранцы. Мы подошли к экипажу: «Откуда воинство?» — «Из Кандагара. А туда отвезли набранных здесь, в Кундузе. Так надежнее, не сбегут». Вот это богатыри! С такими Кармаль не пропадет… Я смотрю на худые крестьянские фигурки, завернутые в домотканое полотно, и не могу понять, зачем они так резво мостились на корточки, с минуту сидели, подобрав на колени длинные одежды, потом перебегали на новое место.

— Они так справляют малую нужду, — просветил нас командир вертолета, — а чтобы не было брызг, опускают прямо в пыль. Пыль, поджаренная на солнце, — хороший антисептик…