Екатерина Великая. Завершение Золотого века - [41]

Что касается до внушениев туркам, чтобы не щитали они на ломании прусские, не упускаю я всегда до них доводить. Но что делать, ничто не помогает: ослепление султана или, может быть, его рок ведет к потере. Варвар и тиран ожесточенный, не внемлет ничему. Рейс-эфенди от визиря ездил ему описывать худое состояние дел ради приклонения к миру, но чуть не потерял головы. Четыре курьера, отправленные от визиря с известием об Измаиле, не допущены до Царя Града, а отрубили им головы. Теперь его манят, что Англия пришлет флот, а ему лишь бы был претекст себя манить, то он и рад. Верьте, что генерально все риджалы желают мира, но никто не смеет рта отворить. Потому-то для принятия мер должных и открытия моих усердных и полезных мыслей должен я необходимо, хотя на самое кратчайшее время, приехать к Вам. Теперь пора глухая, в которую ничего предпринимать нельзя, ибо по Дунаю нельзя осмелиться ходить до февраля, чтобы льды не захватили где, и то до конца февраля. Ежели турки, как я и ожидаю, пришлют с предложением об перемирии, то сего им никак не дам без утверждения требуемых границ. Ходить за ними — вредно для нас. И так должно от них ждать.

Матушка родная, я приказывал Валериану Александровичу, ежели бы воля Ваша была мне позволить приехать, то бы я прискакал на малое время. Но нет мне на сие ответа, что меня много связывает, а нужно и очень нужно мне самому с Вами говорить. Описать всего невозможно, тем более, есть много за и против. Я здесь оставлю Князя Репнина на время моего отсутствия. И дело ничего не потеряет в краткое время. Есть вести, которых я не могу вверить бумаге, да и объяснять письмами мудрено.

Пруссаки натянули все способы видимые и невидимые, чтобы меня повредить у Вас. Я не сумневаюсь в Вашей непременной милости, но старания их велики, чтобы Вас привести в колеблемость, а меня вывести из терпения. Нужно мне обозреть строение судов на Днепре и для того отправлюсь и остановлюсь, чтобы в ближнем месте на пути петербургском получить позволение Ваше и тем сократить дорогу.

Генерал-Маиор Попов сегодни отправляется. Сего же курьера нарочно отправил, прося о повелении мне на самое малое время приехать. Во всю жизнь

вернейший и благодарнейший

подданный

Князь Потемкин Таврический»

* * *

В генваре Светлейший князь Потемкин-Таврический своим приказом назначил контр-адмирала Федора Федоровича Ушакова командующим флотом и военными портами под общим руководством Главнокомандующего. Стало быть, адмирал подчинялся токмо ему, Военному министру, князю Потемкину. Сие назначение отдавало в руки Ушакова не токмо все плавающие корабли, но и тыловые материи флота.

Светлейший князь с нетерпением ожидал разрешения императрицы о его прибытие в Петербург, даже указал в письме, что едет осматривать строение судов на Днепре, дабы быть поближе на пути петербургском, допрежь не придет позволение ее. Он получил ответное письмо, где Екатерина соглашалась, что встретиться и поговорить не то, что, конечно, письмами обмениваться, но находила его приезд преждевременным, понеже не был еще подписан, долго ожидаемый мирный договор с Портой. Вся страна крайне устала находиться в состоянии войны, поелику государыня советовала остаться, допрежь сам Главнокомандующий лично не подпишет с Портой мирный договор. Уж очень ей хотелось, как она писала, «вытянуть и вторую ногу из грязи и пропеть аллилуйя». Императрица Екатерина Алексеевна просила его подождать колико недель, дабы не упустить возможность подписать мир с турками, полагая, что после «измаильского потрясения» можно было ожидать, что султан, наконец, на оное пойдет. Однако недели шли, а турки мира не запрашивали. Князь нервничал. Не быв в Петербурге почти два года, ему не терпелось повидать Екатерину и самолично изведать, что происходит при дворе. Его люди доносили, что новый фаворит государыни далеко не простак. Да и сам князь спиной чувствовал, что молодой любимец императрицы всячески тщится напакостить ему. Такового Светлейшему князю стерпеть было бы не можливо: какой-то щенок, едва вылупившись, смеет ставить ему палки в колеса! Нет, с оным следовало сериозно разобраться. Почти через месяц он получил от императрицы разрешение оставить войска и прибыть в Петербург:

«Друг мой любезный Князь Григорий Александрович. Ожидая с часа на час Генерал-Маиора Попова с подробными вестьми о взятьи Измаила, доныне нахожусь еще в невозможности за сие важное дело изъявить мою признательность к тебе и ко всем. Со вчерашним же куриером получила твое письмо от 15 генваря из Ясс. Не самые недоброхоты, хотя злятся, но оспаривать не могут великие тобою приобретенные успехи, коими Всевышний увенчал усердные и искусные твои труды и рачение. Что же оными не гордишься по совету моему, сие хвалю; и да не будет в тебе также уничижение, паче гордости. А желаю, чтоб ты веселился своими успехами и был приятен и любезен в своем обхождении. Сию задачу тебе выполнить не трудно, понеже тогда природный твой ум находит свободное сопряжение с твоим добрым сердцем. Ваши чувства ко мне — известны, и как, по моему убеждению это часть Вашего существования, то я уверена, что они никогда не изменятся; я у Вас никогда иных не знала. Господин Питомец мой, ты оправдал мое об тебе мнение, и я дала и даю тебе аттестат, что ты господин преизрядный, а пруссаки дураки злые. Я писала к тебе в предыдущем письме, что ежели дела не претерпят от твоей езды сюда, чтоб ты сам решился, когда ехать. Теперь вижу из твоего письма, что почитаешь нынешнее время, яко глухую пору. И так думаю, что ты уже в дороге, а сие пишу в запас, паче чаяния, ежели не поехал, и возобновляю тебе дозволение приехать, когда усмотришь, что приездом твоим дела не портятся. Когда Валериян Александрович приехал, тогда я думала, что за ним немешкотно Генерал-Маиор Попов будет, и сего я ожидала всякий день доныне, но не бывал. Прощай, мой друг сердечный, до свиданья.