Екатерина Великая. Портрет женщины - [194]

Прошло четыре года, это оказался самый длительный период, который Екатерина провела со своими любовниками, после ее расставания с Орловым, с которым она прожила двенадцать лет. 19 июня 1784 года Ланской пожаловался на боль в горле. Его состояние быстро ухудшалось. Появилась сильная лихорадка. И через пять дней после начала болезни он умер от воспаления в горле. Считалось, что это была дифтерия.

Неожиданная смерть Ланского стала сильным потрясением для Екатерины. Оставшись без возлюбленного, она была переполнена горем, которое не могла контролировать. Екатерина в течение трех недель отказывалась покидать свою комнату. Ее сын, его жена, ее любимые внуки – всем было отказано в посещении; они лишь слышали постоянные всхлипывания за дверью. Потемкин немедленно вернулся с юга. Вместе с остальными приближенными он старался утешить ее, но Екатерина позже писала Гримму: «они помогали, но я не могла выносить этой помощи. Никто не мог говорить или думать в соответствии с моими чувствами. Каждый предпринятый шаг сопровождался борьбой: иногда эта борьба заканчивалась победой, иногда – поражением». Наконец, Потемкин сумел успокоить и отвлечь ее. «Он смог пробудить нас от мертвого сна», – говорила она.

Слезы иссякли, но императрица по-прежнему пребывала в депрессии. Она писала Гримму:

«Я погружена в глубочайшее горе, мне больше не испытать счастья. Я думала, что сама умру от невосполнимой потери моего лучшего друга. Я надеялась, что он поддержит меня в старости <…> Этот молодой человек, образованием которого я занималась, который был благодарным, нежным и честным, разделял мои горести и радовался вместе со мной <…> Я превратилась в молчаливое существо, охваченное глубоким отчаянием. Я брожу, словно тень. Я не могу смотреть на человеческие лица – меня сразу же начинают душить слезы. Не знаю, что со мной стало, но за всю свою жизнь я не была так несчастна, как сейчас, когда мой самый лучший, самый дорогой и добрый друг покинул меня навсегда».

Ланской оставил Екатерине все свое имущество, полученное им за время пребывания фаворитом. Она разделила его поровну между его матерью, братьями и сестрами. Екатерина не могла оставаться в Царском Селе без него, она не появлялась на публике до сентября и отказалась возвращаться в Зимний дворец до февраля. Наконец, она приехала в Царское Село лишь для того, чтобы установить греческую вазу в его честь в саду, над созданием которого они работали вместе. Надпись на ней гласила: «Моему самому дорогому другу».

В череде фаворитов Екатерины прослеживалась некоторая закономерность: после окончания серьезных отношений следовало появление менее важных фигур. Вслед за Орловым появился Васильчиков, за Завадовским – Зорич. Теперь эта закономерность повторилась: после смерти Ланского пришел Александр Ермолов. Правда, случилось это не сразу. Глубокая рана, нанесенная смертью Ланского, заживала медленно, в течение года апартаменты фаворита пустовали. Когда же Екатерина вернулась к жизни, то нашла легкое утешение с тридцатилетним Ермоловым.

Он, как и остальные, был гвардейцем, и, как Ланской, служил адъютантом Потемкина. Князь одобрил кандидатуру Ермолова, которого он считал неопасным, к тому же знал, что тот был невежественным и не хотел ничему учиться. Ермолов был красив и казался честным, что вполне подходило в тот момент Екатерине. У нее не было настроения вступать в отношения с еще одним пылким молодым студентом, она считала, что никто не сможет сравниться с очаровательным, умным и преданным Ланским. Весной 1785 года она писала Гримму: «Теперь я вновь спокойна и безмятежна в душе… я нашла очень способного друга».

В течение семнадцати месяцев пребывания фаворитом Ермолов не пытался полностью завладеть вниманием Екатерины или разделить ее интересы. В конце концов, он сам спровоцировал свой уход. Ермолов являлся протеже Потемкина, но начал вести себя с Потемкиным так, словно был ровней князю. Укрепившись, как ему казалось, в своем положении, он начал критиковать князя в присутствии Екатерины. Сообщал императрице обо всех связанных с князем скандальных историях, правдивых или ложных, которые только доходили до него. Обвинял Потемкина, что тот якобы присвоил себе деньги, которые должны были передать крымскому хану. Развязка оказалась предсказуемой. В июне 1786 года взбешенный Потемкин публично обрушил свой гнев на Ермолова и стал кричать на него: «Ты грязный пес, ты – обезьяна, которая осмелилась поливать меня грязью из канавы, откуда я тебя вытащил!» Ермолов, чья честь была задета, положил было руку на эфес шпаги, но удар Потемкина сбил его с ног. Затем Потемкин ворвался в покои Екатерины и закричал: «Либо он, либо я должен уйти! Если это ничтожество из ничтожеств останется при дворе, я сегодня же покину государственную службу». Ермолова немедленно отправили в отставку, ему дали 130 000 рублей и взяли с него обещание пять лет прожить за границей. Екатерина никогда больше не видела его.

После ухода Ермолова Екатерина, следуя выбранной схеме, сменила ничтожество на человека, который казался ей совершенством, в котором она надеялась найти нового Ланского. Александр Мамонов, которому в ту пору исполнилось двадцать шесть лет, был еще одним гвардейцем, красивым, образованным, свободно говорившим на французском и итальянском. Он приходился племянником щедрому графу Строганову, чья молодая жена сбежала с Римским-Корсаковым. На следующий день после отъезда Ермолова Мамонов уже сопровождал Екатерину в ее апартаменты. «Они спали до девяти часов утра», – написал на следующее утро в своем блокноте секретарь Екатерины. Новый фаворит немедленно был возведен в высокий чин Преображенской гвардии и в мае 1788 года повышен до звания генерал-майора. Позже, в том же месяце, Екатерина сделала его графом. Она придумала ему прозвище «L’habit rouge» (Красный мундир), поскольку этот цвет формы был у него любимым. Он оказался гораздо лучше развит в интеллектуальном плане, чем большинство его предшественников, поэтому она время от времени спрашивала у него советов в политических делах. И хотя при личном общении вела себя с Мамоновым очень серьезно, при посторонних говорила с ним как любящая мать со своим ребенком: «Мы же умны как сам дьявол. Мы обожаем музыку, мы скрываем свою любовь к поэзии, словно это преступление», – писала она Гримму. Потемкину она сообщала с энтузиазмом: «Саша же человек, которому цены нет <…> он неутомимый источник веселья, оригинален в своих взглядах и прекрасно информирован <…> Безусловно, мы одни из самых блестящих людей нашего двора. Мы просто идеально пишем по-русски и по-французски, у нас правильные черты лица, черные глаза и брови, благородная, непринужденная осанка».