Екатерина Великая. Императрица: царствование Екатерины II - [108]

Но кто там идет по холмам,

Глядясь, как месяц, в воды черны?

Чья тень спешит по облакам

В воздушные жилища горны?

Темное мглистое лицо, угрюмый взгляд – то душа Потемкина, покинув тело, идет по холмам, не летит, как ей положено, а идет, у нее нет сил для полета. Но еще страшнее тело, оставленное ею. Труп лежит на земле, как видно, до Державина дошел рассказ о реальных обстоятельствах смерти светлейшего, когда тот в смертных муках выскочил из кареты и огромными прыжками умчался в степь, где его и нашли мертвым. Вот и лежит он прямо на земле; на глазах его медяки, «уста безмолвные отверзты»,

Чей одр – земля; кров – воздух синь;

Чертоги – вкруг пустынны видны.

Не ты ли, счастья, славы сын,

Великолепный князь Тавриды?

Как безжалостно все это сказано!

Однако ода есть ода, поэт прославляет Потемкина и тут не кривит душой – князь действительно одерживал победы, строил города, создал флот на Черном море; был могуч, «как некий царь, как бы на троне», – но кончает дифирамб странным эпизодом, когда Потемкин однажды вышел из церкви, а к ней в это время вместо его золотой кареты пригнали погребальную, от чего, говорит Державин, Потемкин «чрезвычайно оробел».

Но и самый водопад не менее странен и страшен – он тоже во мгле, он ломает сосны, стирает камни в песок; волк, ощеренный, с кровавыми глазами, подвывает его реву; лань, закинув рога за спину, мчит прочь; конь, «жарку морду подняв», храпит от ужаса.

Они знают: эта злая вода не питает землю, с ревом мчит она мимо и рвет берега.

Ей противостоит другая – это великий образ – образ тихой воды.

Суна – это река-мать, да, она рождает водопады, умеет «кипеть и сеяться дождем», но главное в ней – ее спокойное течение, где она «важна без пены, без порыву», мила, ясна в своих глубинах; а среди всех восхвалений, кажется, самое сильное:

Тихое твое теченье,

Где ты сама себе ровна —

тут речь идет, разумеется, не о размерах ее ложа или уровне воды, но о характере самой этой славной реки. Потому что вода ее животворна, она питает окрестные поля, золотые нивы; тут у поэта нет слов, чтобы выразить свое восхищение: она – «подобна небесам».

Державин дает тем самым ключ для понимания и оценки людей: «Не лучше ль менее известным, а более полезным быть» – уподобляясь тем ручьям живой воды, что питают поля, сады и луга.

Точный и сильный образ не требует разъяснений, и после «Водопада» тотчас невольно начинаешь разделять современников Державина по принципу бешеной и тихой воды. В оде Потемкину противопоставлен Румянцев, но он полководец, а Державин утверждает, что главное – не военная слава, но величие души. Мы сами, однако, можем многих поставить в этот ряд, сразу вспоминаются Бецкой, Сивере и другие соратники Екатерины, да и она сама, конечно (несмотря на ряд отступлений, тех, когда речь шла о власти). И рядом с ней Орлов (что бы ни происходило в их жизни, в нашей памяти они всегда останутся рядом) – этот всегда был равен себе.

В том-то и состоит глубина державинской оды, что героем ее он сделал не водопад, а тихую воду. Конечно, душа поэта потрясена зрелищем рушащейся громады с ее сверканием, ревом и грохотом, он описывает ее с невольным восторгом – но и со страхом, едва ли не с ужасом.

А вот тихую воду, что проникает в землю повсюду, питая корни, заставляя тянуться вверх стебли и распускаться цветы, вообще написать невозможно – ее труд бесшумен и незаметен глазу. И потому великий поэт просто констатирует: главное в мире – тихая работа живой воды.

Сцена во дворце, нам уже знакомая: Екатерина в кресле у стола, она только что подписала запрещение пытки; Сивере с колена принимает бумагу с еще не просохшими чернилами; Орлов смотрит на них, и в глазах его слезы.

Он взволнован и тем, что Сивере нашел судебное дело, рассмотренное его отцом, губернатором, который запретил пытать обвиняемого, и это дело стало предлогом для нового обращения к императрице. И тем, что великий шаг этот делает его Екатерина.

Он понимает значение минуты и счастлив: кончился этот позор России, прекратился ужас государственных застенков, а с тем исчезнут и помещичьи.

Конечно, все они понимали, что результат скажется не сразу – и действительно, несмотря на то что тайная инструкция Екатерины скоро стала явной, все равно нет-нет да и возникали дела, в которых применяли пытку. Александр I, следуя тут за своей великой бабкой, в первый же год царствования издал указ, «чтобы самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, изглажено было навсегда из памяти народа».

* * *

Ужасны фурии участницы войны,

Взошли на корабли с турецкой стороны.

Там смерть бледнеюща, там ужас, там отрава,

С российской стороны – Минерва, Марс и Слава.

Сама Дискордия мчит к месту боя – «склокочены власы и взоры раскаленны, дыханье огненно, уста окровавленны, не сыта вкруг нее лежащими телами с мечом и пламенем летит меж кораблями» – она, разумеется, тоже на турецкой стороне. Ей противостоят Алексей Орлов и другие светозарные благородные герои. Поэзия боя, идущая еще от Роланда.

Алексей Орлов, командующий флотом, в своем письме к Екатерине доносит: «Победа полная!» и с восторгом пишет о мужестве русских солдат и матросов – каковы-то наши «аржанушки» (те, кто ест ржаной хлеб).