Екатерина Великая. Греческий прожект - [30]

* * *

Весь дипломатический корпус обожал Эрмитажные собрания в Царском Селе. Здесь отсутствовала скука и принуждение, кругом были любезные светские люди. Некрасивый Кобенцель источал свое неистребимое веселье, сухощавый Фитц-Герберт выказывал свой образованный ум, де Сегюр свое неистощимое остроумие, кое весьма забавляло и восхищало императрицу. Иногда, когда вдруг исчерпывались разговоры по какому-то предмету, то непременно приходило время Льва Нарышкина: тут же звучала какая-нибудь шутка или каламбур, все смеялись и острили в ответ. Шутки благородного Александра Строганова были благодушны и весьма тонки. В присутствии острослова Потемкина ощущалась некоторая напряженность, но в то же время, всем была интересна его оригинальность, коя присутствовала в нем даже в минуты хандры и задумчивости. В таковые моменты можливо было видеть его нещадно грызущим свои ногти. Все видели, что государыня в присутствии его не спускала со своего «великого нохтегрыза» ласкового взгляда. Она любила слушать его более остальных, всегда с аттенцией внимала его рассказам, и почти всегда сама в них принимала участие.

– Ну, что ж, – сказала она в тот вечер на Эрмитажном собрании, – у меня не самая лучшая новость.

Все затаили дыхание. Глянув на приближенных, она успокоила их:

– Ничего страшного, окроме того, что у меня околела левретка Земфира.

– Что ж, надобно тогда непременно составить собачке эпитафию, – буркнул Потемкин.

Екатерина засмеявшись, согласилась:

– Полагаю, что эпитафия бы не помешала. Кто у нас самый скорый сочинитель?

– Я! – воскликнул де Сегюр, – но токмо на французском.

– Я не против, граф!

Де Сегюр, вооружаясь пером и бумагой, попросил:

– Дайте мне, Ваше Величество, хоть что-нибудь, что характеризовало бы вашу левретку.

Императрица принялась перечислять:

– Родилась она от двух аглинских собак: Тома и Леди. Было у нее много достоинств, правда, бывала и зла.

Де Сегюр недолго трудился, и преподнес ей весьма складную эпитафию Земфире, коей императрица была весьма довольна. Позже, она даже велела вырезать ее на камне, который был поставлен в Царскосельском саду. С тех пор она почитала де Сегюра лучшим французским пиитом, паче того – с восторгом поведала о пиитическом даре даже своему далекому другу Мельхиору Гримму. По оному поводу князь Потемкин неустанно язвил в течение долгого времени, пеняя на то, что Екатерина принимает эпитафии за поэзию.

Еще месяца три назад, как токмо государыня изволила вернуться к государственным делам, Светлейший князь, не откладывая в долгий ящик, доложил о своем любимом мореходе, командире линейного корабля «Виктор», Федоре Федоровиче Ушакове:

– Непревзойденный моряк, матушка! Редчайший, я бы сказал.

– Это тот, кто имел участие в деле касательно нашей политики «Вооруженного нейтралитета»?

– Он самый, матушка! Конвоировал суда наших купцов. Но, самое главное, колико сил он положил на постройку кораблей в Херсоне! Ведь сей Ушаков спасал жизни херсонцев от чумы, без него сотни бы людей отдали бы Богу душу. Сия Божья душа построила пункт базирования флота в Севастополе. Я ужо вам рассказывал… По душе мне его спокойный уравновешенный нрав. Федор Федорович чистый православный человек и горазд в человеколюбии. И лицо у него ангельское, благообразное, матросы на него молятся… Мыслю, государыня-матушка, кормилица наша, его надобно за все вознаградить…

Екатерина весьма заинтересованная благообразием рекомендуемого морехода, попросила описать его лицо. Потемкин, рассеянно бросая взгляд на присутствующих в Эрмитаже людей, никак не мог его толком описать.

– Ну, каковое лицо? Доброе. Спокойное. Нос прямой, тонкий, губы не толстые, глаза голубые, волосы светлые.

– Блондин ли?

– Нет, волосы русые, но не блондин. Крепыш, большой, прямой, как тополь.

Екатерина удовлетворенно кивнула:

– Теперь могу его себе вообразить. Женат?

– Нет, когда ему семьей обзаводиться? К тому же, он не в меру скромен. Так вот, ему бы орден, – просительным тоном завершил князь свою протекцию.

Екатерина улыбнулась:

– Всенепременно, князюшка. Об каковом ты мыслишь ордене?

Григорий Александрович нетерпеливо изразил свое желание: – Я бы дал ему орден Владимира.

– Четвертой степени?

– Хорошо, государыня! – не ложно обрадовался князь Потемкин.

Екатерина благосклонно склонила голову:

– Быть посему, Светлейший князь!

Благодарный Потемкин с особым чувствованием приложился к руке.

Записки императрицы:

Седьмого июля отряд из двух тысяч человек с двумя орудиями под командованием полковника Юрия Николаевича де Пьюри, долженствующего подавить выступления сторонников суффий-ского проповедника шейха Мансура, призывающего к священной войне против русских, потерпел поражение в Алдынском лесу. Чеченцы потеряли триста человек, русские четыреста двадцать четыре вместе с полковником де Пьюри, сто шестьдесят два попали в плен. Шейх Мансур захватил Каргинский редут, но, Слава Богу, штурм крепости Кизляр был отбит.

* * *

Готовясь ко сну, Ея Величество подошла к зеркалу. За ее спиной, ее любимец – Александр Петрович, поглядывая на нее, возился с брильянтовыми пуговицами комзола. Расплетая длинную косу, Екатерина вдруг вспомнила вчерашнее событие, поразительное по своей глупости.