Екатерина Великая. Греческий прожект - [15]

Нет, надобно было как-то выбить из ее головы память об оном сердечном друге. Князь удивлялся, как императрица могла так продолжительно продержаться без мужской ласки? По ней было видно, что она все еще не в себе. Не хотела, как прежде, румяниться, надевать украшения. На мужчин, даже весьма красивых, никак не реагировала. Скорее, они ее раздражали. Опричь того, она могла часами простаивать у могилы Ланского.

Князю необходимо было ехать заниматься делами Новороссии, но оставить ее он не решался, понеже с государыней случались редкие, но продолжительные дни полного унынья.

Екатерина полагала, что ее приватная жизнь закончена навсегда, понеже медленно приходя в себя, она ни на минуту не забывала свою последнюю любовь. Ушли безвозвратно ее нежные и глубокие чувства, о каковых может мечтать любая женщина. Все ушло вместе с Сашенькой и более такового счастья у нее не будет… Но, право, как все тщатся убедить ее не хоронить себя заживо! Нет, она, конечно же, еще послужит родному русскому народу…

Екатерина уговаривала сама себя, что постепенно она найдет в себе силы вернуться в свое обычное состояние и все наладится. Перелистывая бумаги, она вдруг вспомнила слова Светлейшего о представлении ей новых претендентов на роль будущих любимцев и горько улыбнулась. А что? Трудно поверить, но, скорее, оное предложение и есть выход из ее затянувшегося на целый год черного периода жизни? Поморщившись за свои глупые, предательские, по отношению к Саше, мысли, Екатерина отогнала их куда подальше. На глаза попался конверт с письмом от генерал-майора Бушуева, коий опекал ее сына, Алексея Бобринского, покуда он был в Париже, где продолжал свое обучение. Распечатав его, императрица принялась читать его с аттенцией.

Бушуев жаловался, что Алексей не желает подчиняться ему даже, как старшему по чину, связался с людьми сомнительного толка, вроде французского маркиза Вертильяка, побывал у, недавно вернувшегося из России, Калиостро. Алексей к тому же задолжал капитану маркизу де Феррьеру полтора мильона ливров. На оном месте, Екатерина гневливо сдвинула брови: что ж, по всей видимости, благонравие и благоразумие отсутствует у ее сына, надобно принимать скорые меры! Не желает сие дитя подчиняться правилам воспитания, хотя они – суть первые основания, приуготовляющие людей быть гражданами. Что же учинять в таковом случае? Видать, ей хоть песни пой, хоть волком вой, что тут поделаешь? Не в Сибирь же, али острог слать собственного сына?

Екатерина откинулась на спинку стула. И жалко своего ребенка, она его любит и всяко заботится, но он, как видно, не оправдывает ее надежд. А ведь умен, красив, статен! Все при нем! Однако, «хоть тресни синица, не быть ему журавлем!»

Екатерина паки перебрала в мыслях все то, что могло направить Алексея на сей неправедный путь. Может статься, он так выражает свое супротивление тому, что князь Потемкин не дал ему встречаться с его племянницами Татьяной, такожде, как когда-то и с Екатериной Энгелгардт?

Она позвонила, вызвала Безбородку и, изложив ему суть дела, распорядилась:

– Александр Андреевич, по всему видно, Алексей Бобринский недостаточно знатно воспитан. Пожалуй, организуйте его возвращение в родные пенаты.

– Весьма сожалительно! Он еще мальчишка, едва за двадцать…

– Вот пусть и задумается над своим поведением. Ты ведь знаешь: за чем человек пойдет, то и найдет. А некоторым хоть кол на голове теши, а он всё своё.

Безбородко подобострастно склонился:

– Как вам угодно, Ваше Величество!

– Опричь того, – приказала раздраженно Екатерина Алексеевна, – по приезде, объявите ему, что имение его берется под опеку, а сам он должон безвыездно проживать в Ревеле, допрежь не последует иное мое распоряжение.

Дневник императрицы:

Несмотря на заботы барона Мельхиора Гримма об Алексее Бобринском, тому всегда не хватает денег, хотя я ему, вдобавок к ежемесячной плате, приказала отправить еще почти семьдесят пять тысяч. В придачу, барон Гримм выдал ему около тысячи луидоров. Что с ним делать? Пора возвратить его домой.

* * *

Характер и поведение у второго внука, пятилетнего Константина, вызывал у окружающих, по меньшей мере, недоумение. Ему слово, а он – десять. Не в меру буйный, неуемный, он в то же время был прямодушен и добр. И как с ним быть? Недавно на уговоры барона Карла Остен-Сакена хоть немного почитать, Константин выдал:

– Не хочу читать, и не хочу потому именно, что вижу, как вы, постоянно читая, глупеете день ото дня.

Как реагировать на таковое? Все дружно рассмеялись от таковой его проделки. И смех и грех! И колико бы бабушка не наставляла его на то, что следует научиться хорошему навыку делать через не могу и не хочу, но – без толку. Екатерина задумывалась: не худые ли у нее наставники для маленьких внучат Александра и Константина? Как будто один из них, Николай Салтыков, вполне ответственный человек. Выбрала она его исходя из того обстоятельства, что Николай Иванович, заведуя их двором уже девять лет, был в милости у Великокняжеской четы. Екатерина не могла не заметить, как ловко лавирует Салтыков между нею и сыном, между Большим и Малым дворами. Не каждому бы удалось сглаживать ее чувства неудовольствия, которое графу Николаю Ивановичу надобно было передать наследнику и при этом, смягчить не самый почтительный ответ со стороны сына так, дабы и она и Павел Петрович оставались довольны друг другом, хотя бы с виду. По крайней мере, все окружающие зрили лишь подчеркнутое почтение, кое выказывал ей Павел Петрович, опричь того, что невестка, Мария Федоровна на самом деле, искренне любила императрицу. Екатерина знала, что она может положиться на графа Салтыкова, он всегда сумеет выйти из сложного положения и не подведет ее. Правду сказать, лицом и, в целом, внешностью – пожилой, более похожий на старика, граф не удался: всегда в зеленом мундире или зеленом же камзоле, прихрамывающий, маленького роста, длинноносый, он всегда ходил с улыбающимся ртом. К тому же, он имел привычку часто поддергивать штаны, словно боялся, что они свалятся с него. Зато Салтыков был весьма набожен и долго по утрам молился. Неизвестно почему, но Анна Протасова недолюбливала его и почитала за большого ханжу. Осердившись за что-то, она нередко набрасывалась на него с осуждениями: