Екатерина Великая - [118]

Корберон не мог совместить гуманизм Екатерины с ее величием и неимоверной работоспособностью. А кроме того, Екатерина была человеком изменчивым, легко превращаясь из самодержицы в Гостеприимную хозяйку или остроумную собеседницу. Она никогда не становилась в позу. Ее естественность выделяла ее среди других в век наигранности и притворства. Она не скрывала от придворных какие-то стороны своего «я» (за исключением, конечно, того «я», которое проявляло слабость и способно было плакать. Это она старалась скрывать, что не всегда ей удавалось). Как писала фрау Бьелке, с которой она состояла в переписке, Екатерина «одной рукой издавала законы, второй занималась рукоделием».

После того как фаворитом стал Завадовский, — а Потемкин все еще оставался супругом и получал наград больше, чем прежде, — репутация императрицы пострадала. Моралисты за ее спиной перешептывались и хихикали. И не только моралисты: люди, которые не осуждали Екатерину за ее непостоянство в личной жизни, тем не менее быстро смекнули, что такое поведение наносит ущерб политике. Будучи государыней, она не имела права идти на поводу чисто житейских желаний. Ей полагалось в первую очередь думать о чести своего высокого кабинета. А она эту честь подвергала угрозе.

Английский посланник сэр Джеймс Харрис, огорченный неудачной попыткой нанять русских солдат для участия в войне Англии со своими американскими колонистами, нарисовал весьма нелестно портрет Екатерины. По словам Харриса, Екатерина изменилась и далеко не в лучшую сторону. Первые семь или восемь лет она правила, как он считал, благоразумно и с достоинством. Но в последние годы императрица была под сильным влиянием Фридриха Великого. Она стала циничной и безнравственной. Особенно сильно проявилась ее — «склонность к сладострастию», приведшая к «излишествам, которые порочат женскую сущность во всех сферах жизни».

Разрыв Екатерины с Григорием Орловым, по мнению Харриса, был непростительной ошибкой, поскольку Орлов, хотя и далекий от совершенства, все же был «человеком цельным и абсолютно честным». Орлов никогда не льстил императрице, но после его отъезда Екатерину окружали одни льстецы, которые и испортили ее… Теперь ее суждения были замешаны на их лести. Ею овладели «недостойные наклонности», и она без сопротивления поддалась им.

«Ее двор, — писал Харрис, — которым она повелевала когда-то с величайшим достоинством и соблюдением всех приличий, постепенно стал гнездом разврата. Это падение в пропасть случилось в то короткое время, которое я находился в стране».

Только чудо способно вызволить императрицу из теперешнего тяжелого состояния, сообщал Харрис своему правительству, добавляя, что, на его взгляд, в ее возрасте на такое чудо надеяться не приходится. По мнению Харриса, за всем этим стоял Потемкин. Он подчинил Екатерину своей власти. Он был неразборчив в средствах и пользовался ее слабостями и желаниями, о которых знал благодаря их близости. Он убедил ее в том, что сын якобы намерен захватить трон и только он, Потемкин, есть тот единственный человек, на которого она может уповать, и кроме него никто не сможет предотвратить эту беду. Потемкин постарался подорвать доверие Екатерины к братьям Орловым, которые двадцать лет были ее верными сподвижниками. Он сказал, что Алексей, бросал жребий с великим князем Павлом в ожидании переворота. Он делал посмешищем больного Григория, рассказывая о его женитьбе на совсем юной, как дитя, невесте.

Если верить депешам иностранных посланников, императорский двор Екатерины был в плачевном состоянии. Но к упрекам и насмешкам своих критиков императрица относилась с удивительным хладнокровием. Де Линь нашел для нее подходящее имя — Невозмутимая. Она и в самом деле ко всему относилась бесстрастно. Она придерживалась четкого распорядка. У нее находилось время для всего: для работы, отдыха — она совершала пешие прогулки, любила ездить на охоту, побыть в кругу друзей.

В семидесятые годы фавориты ее сменяли один другого. Завадовский был человеком неприметным. Влюбившись в государыню, он очень страдал, когда Екатерина дала ему отставку, предпочтя блистательного гусара Симона Зорича. Он жаловался на то, что за ним слишком уж бдительно следят. Зорич носил усы, был высок и хорош собой, но он имел слабость к азартным играм и был неразборчив, если дело касалось денег. (Екатерина как-то призналась в кругу близких ей людей, будто всегда ждала, что «он сделает что-нибудь постыдное».) Он допустил непростительную ошибку, поссорившись с Потемкиным. Не прошло и года, а ему уже пришлось проститься со двором. Его преемником стал Иван Римский-Корсаков, большой щеголь, обожавший расшитые камзолы, богато украшенные самоцветами. Екатерина за его безукоризненный греческий профиль дала ему прозвище «Пирр, король Эпира». Но он изменил императрице, флиртуя с графиней Брюс, и через год с небольшим ему пришлось покинуть двор.

Ни одни из этих фаворитов не мог на длительное время привязать к себе императрицу, утолить ее романтическое чувство и телесную жажду. Екатерина обнаружила, что Завадовский был ревнив и требовал от нее слишком много времени. («Я с тобой, — писала она ему, — так часто, как только могу, но высокое положение, должна признаться, очень мешает». В начале он «утолял ее страстное сердце и душу», — как говорила она ему. Но его ребячливость, приступы плача и оскорбленного отчуждения привели к длительной размолвке. Хотя сердце Завадовского было разбито, свое положение при дворе он сохранял. И Зорич, и Римский-Корсаков были не многим лучше, чем Завадовский. Прошло три года с тех пор, как императрица заключила с Потемкиным странное соглашение menage a trois. Теперь она совершенно утратила душевный покой.