Екатерина Великая - [227]

.

Заключение мира после столь блестящей кампании было бы почетным для России и сулило большие выгоды. Турецкая сторона показала готовность к переговорам, освободив Я. И. Булгакова^[1352]. Однако такое развитие событий не устраивало берлинский двор. Фридрих Вильгельм II подстрекал Польшу напасть на Россию, пока продолжается война с Турцией и Швецией, и сулил ей за это возвращение земель от Смоленска до Киева, а себе требовал Данциг и Торн с их обширной балтийской торговлей^[1353]. «Может быть, они только разводят водицу?» — рассуждала Екатерина в письме Гримму. В трудных обстоятельствах последний начал знакомить ее с содержанием писем принца Генриха, дяди короля, который, оставшись после смерти Фридриха II не у дел, жаловался другу-философу на положение в Пруссии и порой выбалтывал важную информацию. Из его признаний Екатерина сделала вывод, что «пруссаки не имеют большого доверия к своим кормчим»^[1354].

Тем не менее следовало готовиться к отражению новой угрозы. В случае открытия Пруссией военных действий против России руками поляков Потемкин предлагал поднять восстание православного населения польской Украины. Если Пруссия начнет новый раздел, захватив у Польши балтийские земли и Австрия присоединится к ней, заняв Волынь, светлейший князь советовал ввести русские войска в воеводства Брацлавское, Киевское и Подольское, где «население все из русских и нашего закона». 9 ноября 1789 года он писал: «Польши нельзя так оставить. Было столько грубостей и поныне продолжаемых, что нет мочи терпеть. Ежели войска их получат твердость, опасны будут нам при всяком обстоятельстве, Россию занимающем, ибо злоба их к нам не исчезнет никогда»^[1355].

Екатерина продолжала надеяться на скорый мир с Турцией. Но князь предупреждал ее: «В Цареграде ни об Аккермане, ни о Бендерах, да и о Белграде еще не знают». Никто из турецких чиновников не решался доложить молодому султану о столь крупных поражениях, и Селим III пребывал в неведении, которое умело использовали европейские дипломаты. В результате султан настаивал на временном перемирии, а не на подписании мирного договора. «Как кажется, сие делается для выиграния времени и чтоб чернь успокоить»^[1356], — заключал Григорий Александрович.

20 декабря Безбородко сообщил С. Р. Воронцову в Лондон: «Открылись намерения короля прусского… Они предложили Порте оборонительный союз, гарантируя целость ее за Дунаем и полагая действовать, если бы мы перенесли оружие за помянутую реку. Начав же тогда действия, продолжать оные, покуда Порта предуспеет возвратить потерянные ею земли и сделает для себя полезный мир со включением в оном Польши и Швеции… Порта, получив в нынешнюю кампанию сильные удары, соглашается на сии постановления и публиковала набор войска и намерение султанское идти в поход»^[1357]. Безбородко признавал, что в подобных условиях вести переговоры невозможно. «Теперь мы в кризисе: или мир, или тройная война, то есть с Пруссией»^[1358], — записал Храповицкий слова государыни 24 декабря.

Называя Фридриха Вильгельма II «новым европейским диктатором», Екатерина еще не предполагала, как далеко простираются планы берлинского кабинета. Прусский король предложил сложную систему обмена земель с целью снять противоречия между членами «лиги» и сплотить их перед лицом нараставшей русской экспансии. Швеции за продолжение войны с Россией была обещана Лифляндия; Польша, отказываясь от возможного союза с Петербургом, получала от Австрии Галицию, утраченную по первому разделу; Австрия, в случае выхода из войны, могла вознаградить себя Молдавией и Валахией, а Турция возвращала Крым^[1359]. Все это грозило началом новой большой общеевропейской войны.

По обыкновению императрица храбрилась, и ее отзывы о противниках были презрительны: «Франция уже в судорогах, а у них (у пруссаков. — О. Е.) они еще только подготавливаются глупостью, но глупость излечить труднее, чем судороги… Дураков излечивает только могила… Здравый смысл и здравое суждение не прививаются, как оспа». В другой раз, обращаясь к Гримму, она назвала союз своих врагов «grande misere», что «означает сбор самых младших карт, с которыми нельзя взять ни одной взятки; следовательно, когда на руках такая игра, то гораздо чаще приходится проигрывать, нежели выигрывать»^[1360]. Тем не менее в письмах ближайшему сотруднику — Потемкину — государыня проявляла полную серьезность. 10 января 1790 года она предупредила Григория Александровича, что Фридрих Вильгельм II наметил «обще с поляками весною напасть на наши владения»^[1361]. Берлинский кабинет был уверен, что Россия, обольщенная успехами на юге, не захочет остановить победного шествия по турецким землям, пересечет Дунай и подаст повод к объявлению войны. Смяв немногочисленные корпуса русских войск в Лифляндии и на Украине, Пруссия предполагала начать наступление на Ригу, Киев и Смоленск как раз тогда, когда основные силы армии Потемкина уйдут вглубь турецкой территории и будут отделены от нового театра военных действий водными преградами. «Надлежит врагам показать, что нас сюпонировать не можно и что зубы есть готовы на оборону отечества, — писала Екатерина 1 марта, — а теперь вздумали, что, потянув все к воюющим частям, они с поляками до Москвы дойдут, не находя кота дома. Пространство границ весьма обширно, это правда, но если препятствия не найдут, то они вскоре убавят оных»