Екатерина Великая - [222]

Через несколько минут перед измученными путниками открылся вид бело-желтого усадебного дворца, ярко выступавшего на фоне изумрудной зелени парка. Сам хозяин остался на юге. Но его дом был готов принять царскую свиту. У ворот маленький оркестр играл приятную музыку. Издалека слышался перезвон тарелок, спешно расставляемых на столах, в воздухе витали тонкие ароматы изысканных блюд. Князь, зная, что императрица непременно посетит по дороге его усадьбу, за несколько месяцев отправил управляющему подробнейшие инструкции о том, как следует принять государыню и ее гостей. Григорию Александровичу хотелось, чтобы после долгой дороги его пожилая и далеко не блиставшая здоровьем подруга почувствовала себя как дома.

Дубровицы действительно были земным раем и очень понравились Екатерине. Но еще больше они понравились Дмитриеву-Мамонову. Изнеженного красавца, серого от усталости, почти вынесли из кареты; в тиши и прохладе мраморных сеней он пришел в себя, но так и не оправился от увиденного. Великолепное имение с обширным французским парком, усадебным дворцом во вкусе елизаветинского времени и поражавшей своей необычной архитектурой позднего барокко Знаменской церковью пленили воображение 29-летнего вельможи.

По общему мнению, у Мамонова имелся один, но очень весомый недостаток — жадность. После отъезда из Дубровиц Александр Матвеевич принялся слезно умолять императрицу купить для него подмосковное имение Потемкина. Екатерина попала в трудное положение, она знала, как Григорий Александрович любит Дубровицы. Село было приобретено им в 1781 году у князя С. А. Голицына, оно располагалось на старых боярских землях и было застроено с размахом. Хотя сам светлейший там не жил, но денег на приведение в порядок запущенного прежними владельцами имения не жалел^[1315]. Особая любовная забота князя о Дубровицах объяснялась тем, что он думал под старость, подобно другим русским отставным вельможам, перебраться в Москву и именно здесь доживать век. Уход Дубровиц из его рук стал для Потемкина первым, еще очень отдаленным знаком того, что судьба не отпустит ему ни времени, ни места для покоя.

Между тем Екатерина считала Дубровицы просто одним из многочисленных имений светлейшего, которые он нередко продавал в казну для уплаты долгов, а затем вновь получал от императрицы в подарок. Поэтому ничего дурного в покупке Дубровиц Екатерина не нашла. Ей приятно было угодить фавориту. Она знала, что Мамонов скучает в ее обществе и иногда даже не скрывает этого. Новый подарок должен был обрадовать его и вызвать хотя бы чувство благодарности. Уже через два дня после посещения Дубровиц, 25 июня, императрица отправила из Коломенского светлейшему князю письмо о своем намерении купить у него имение. «Есть ли вы намерены продавать, то покупщик я верной, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича»^[1316], — рассуждала она.

Идея Потемкину не понравилась. Он не хотел продавать Дубровицы, но и прямо сказать об этом императрице не мог: Екатерина столько раз выручала его деньгами, сделала так много бесценных подарков, что отказать в пустяковой просьбе значило обидеть ее. Князь велел Гарновскому затягивать дело. Он надеялся, что за военными хлопотами продажа как-нибудь замотается. Не тут-то было. Мамонов штурмовал государыню, словно неприступную крепость.

Светлейший тянул с присылкой купчей, потом документы приходили не в порядке, из них были вычеркнуты имена лучших крепостных мастеров с семьями, которых Потемкин хотел оставить за собой. Мамонов дулся и был неласков, из-за чего Екатерина пребывала в крайнем раздражении на Григория Александровича. Даже такой удар, как начало войны, не смог отвлечь фаворита от повисшей в воздухе сделки.

Обострение политической обстановки усилило придворную роль Мамонова, императрица делилась с ним многими секретными сведениями. Это льстило честолюбию фаворита, но даже возбуждение крупной политической игры не затмевало в его глазах тихих радостей стяжательства. «Александру Матвеевичу приятно чтение реляций, но еще приятнее дела дубровицкие», — не без сарказма замечал Гарновский. «Александр Матвеевич крайне любит собственные свои дела, — с раздражением продолжал управляющий в другом письме. — Прочтя бумаги о несчастий, с флотом случившемся, тотчас спросил меня: „Не пишет ли к вам Василий Степанович (Попов, начальник канцелярии Потемкина. — О. Е.) о бумагах Дубровицких?“»^[1317]. Занятой и измученный Потемкин наконец сдался. В сентябре 1787 года сделка была завершена.

Однако в декабре, когда готовился план очаковской кампании, мысль о Дубровицах снова больно задела Потемкина. Для осады крепости, а тем более ее штурма, нужны были специальные военные снаряды: фашины, чтобы засыпать рвы, лестницы, чтобы лезть на стены, — причем все это в огромном количестве. В безлесной степи трудно было найти даже прутик, недаром в мирные годы строительство зданий в Крыму велось из тесаного камня, а времянки сооружали из саманника — тростника, обмазанного глиной. Князь начал доставку дерева из своих огромных имений в Польше, где он владел целой областью Смелой. Но в случае ухудшения отношений польское правительство могло пресечь вывоз древесины. И тут встал вопрос о лесе, который располагался по соседству с Дубровицами и все еще принадлежал Потемкину. Мамонов хотел заполучить и его. Можно себе представить, какими словами князь проклинал жадность своего протеже. Но раздражать императрицу не захотел. Пришлось продать и лес