Екатерина - [2]
Вместо ответа прозрачная женщина провела рукой по вискам: генерал не умел говорить тихо, по-комнатному.
— Это они у нее слезятся, — ответила кормилица.
— Чепуха, у Фике отличные глаза! Они горят, как пуговицы на мундире, — сказал генерал и заулыбался.
Блаженная родительская слепота осенила его своей благодатью с небольшим запозданием.
А Иоганна-Елисавета успела даже забыть, что у дочери необыкновенные ноготки-миндалинки. Молодая женщина думала о себе.
— Принесите мне ручное зеркальце, — попросила она мужа.
Генерал ткнулся туда-сюда и не нашел. Хотел переложить с кресла на столик молитвенник. Из него выпало зеркало. Оно не разбилось. Генерал выпрямился. Он был к Богу прилежен. Красная сеточка затянула белки круглых глаз, лишенных лошадиной мечтательности. Видимо, кровь прилила к голове. Генерал несколько раз провел прямой ладонью по волосам, гладко зачесанным и связанным назади в пучок, согласно моде Фридриха-Вильгельма.
— Каким образом ваше зеркало попало в молитвенник? — спросил он жену недовольным голосом.
Больная лежала с опущенными веками. Ей почему-то было приятно, что она обеспокоила и озлила этого прусского служаку с мясистыми щеками.
— Каким образом ваше зеркало попало в молитвенник?
Женщина молчала.
К счастью, генерал был воспитанником Рыцарской академии в Берлине. Орден Великодушия он получил не за то, что колотил женщин, но потому, что стрелял в людей, рубил их и отдавал команду прикалывать штыками.
4
Христиан-Август стал штетинским комендантом. Из углового дома господина Ашерслебена семейство переехало в замок древнего строения. Ему полагалась казенная квартира.
В свое время в замке проживали герцоги померанские. Прямые башни как прусские гренадеры. А башня южного флигеля даже ворочала глазами, пугая ребят. На ней были часы с циферблатом, сделанным как лицо человека. Когда часы били — двигались мертвые глаза. Каменный прусский солдат держал в зубах цифру, которая означала месяц.
Маленькую Фике водворили в сводчатой комнате рядом с колокольней, а нежная мать предпочла устроиться в противоположном крыле здания.
У Иоганны-Елисаветы было много забот, из Парижа ей присылали кукол, одетых по самой последней моде. Но муж был скареден, а штетинские портнихи сплошь дуры. Кроме того, король прусский не любил французских затей. Он, уподобляясь варвару, восставал против тростниковых, стальных или китового уса обручей, диаметром до четырех аршин, которые носились под юбками; а также восставал против мельничных крыльев и кораблей, которыми франтихи украшали свои прически. Фридрих-Вильгельм желал, чтобы немецкие дамы были одеты менее красиво.
Как тут не потерять голову хорошенькой супруге коменданта: молодая мать, получившая светское воспитание в Брауншвейге, награждала Фике колотушками, не всегда справедливыми.
Фике была поручена Магдалине Кардель. Как истая француженка, Кардель прежде всего стала обучать свою воспитанницу улыбаться.
Перед отцом, перед матерью, перед прусскими офицерами и штетинскими дамами ребенок должен был появляться улыбающимся. У знатных особ Фике целовала платье.
Песочную горку в городском сквере возле мрачного храма с золотым крестом Фике любила гораздо больше, чем замок герцогов померанских, и даже больше, чем свою сводчатую комнату с окнами во двор.
Из влажного песка Фике выпекала хлеба для громадной булочной, сооруженной из щепок. У Фике было пять помощников-пекарей: дочь суконщика, дочь цирюльника и три дочери часовщика; а сын аптекаря был хозяином булочной.
Когда Магдалина Кардель вышла замуж за адвоката, около Фике в качестве воспитательницы очутилась толстуха Бабет, сестра Магдалины. Красногубая, пышущая здоровьем толстуха вначале относилась к ребенку с брезгливостью, потому что маленькая Фике почти постоянно была покрыта золотушной корочкой. Когда болячки образовывались на голове, ребенка стригли наголо; замшевые перчатки скрывали болячки на руках. Впоследствии эта голая напудренная головенка в чепце, эти худенькие ручонки в замшевых перчатках вызывали у толстухи Бабет не брезгливость, а теплое и почему-то щекочущее в носу чувство жалости. Сколько раз она с мокрыми глазами умудряла своего заморыша французской азбукой.
5
Учитель по танцеванию приходил к Фике через день.
— Раз-два-три!
И девочка с грустными глазами вскарабкивалась на стол.
— Раз-два-три! — отщелкивал из кресла тонконогий человек в белых шелковых чулках. — Раз-два-три!
По-птичьи трепыхались ручонки в перчатках.
— Раз-два-три! — продолжал отщелкивать тонконогий человек в шелковых чулках. — Раз-два-три!
Изнемогающая девочка улыбалась.
Раз-два-три… раз-два-три… раз-два-три…
По часу и долее тоненькая девочка с напудренной голой головкой ухищрялась на столе в скоках и вывертах.
Немецкому письму обучал Фике господин Вагнер. Он был прекрасным пруссаком. Бережливый король Фридрих-Вильгельм ставил таких в образец. Перед началом занятий господин Вагнер подвязывал себе передник и надевал на рукава холщовые чехлы. Однако это не сделало его богатым. А Христиан-Август никак не мог предположить, что хороший пруссак может быть плохим педагогом.
Историю, географию и закон Божий преподавал местный пастор.
В 1928 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел роман «Циники», публикация которого принесла Мариенгофу массу неприятностей и за который он был подвергнут травле. Роман отразил время первых послереволюционных лет, нэп с присущими времени социальными контрастами, противоречиями. В романе «Циники» все персонажи вымышленные, но внимательный читатель найдет аллюзии на современников автора.История одной любви. Роман-провокация. Экзотическая картина первых послереволюционных лет России.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1897–1962), поэт, прозаик, драматург, мемуарист, был яркой фигурой литературной жизни России первой половины нашего столетия. Один из основателей поэтической группы имажинистов, оказавшей определенное влияние на развитие российской поэзии 10-20-х годов. Был связан тесной личной и творческой дружбой с Сергеем Есениным. Автор более десятка пьес, шедших в ведущих театрах страны, многочисленных стихотворных сборников, двух романов — «Циники» и «Екатерина» — и автобиографической трилогии.
Анатолий Борисович Мариенгоф (1867–1962) остался в литературе как автор нашумевшего «Романа без вранья» — о годах совместной жизни, близкой дружбы, разрыва и примирения с Сергеем Есениным. Три издания «Романа» вышли одно за другим в 1927, 1928 и 1929-м, после чего книга была фактически запрещена и изъята из открытых фондов библиотек. В 1990 г. по экземпляру из фонда Мариенгофа в РГАЛИ с многочисленной авторской правкой, отражающей последнюю авторскую волю, «Роман» был опубликован в сборнике воспоминаний имажинистов Мариенгофа, Шершеневича и Грузинова «Мой век, мои друзья и подруги».
Анатолий Мариенгоф (1897–1962) — поэт, прозаик, драматург, одна из ярких фигур российской литературной жизни первой половины столетия. Его мемуарная проза долгие годы оставалась неизвестной для читателя. Лишь в последнее десятилетие она стала издаваться, но лишь по частям, и никогда — в едином томе. А ведь он рассматривал три части своих воспоминаний («Роман без вранья», «Мой век, мои друзья и подруги» и «Это вам, потомки!») как единое целое и даже дал этой не состоявшейся при его жизни книге название — «Бессмертная трилогия».
В этот сборник вошли наиболее известные мемуарные произведения Мариенгофа. «Роман без вранья», посвященный близкому другу писателя – Сергею Есенину, – развенчивает образ «поэта-хулигана», многие овеявшие его легенды и знакомит читателя с совершенно другим Есениным – не лишенным недостатков, но чутким, ранимым, душевно чистым человеком. «Мой век, мои друзья и подруги» – блестяще написанное повествование о литературном и артистическом мире конца Серебряного века и «бурных двадцатых», – эпохи, когда в России создавалось новое, модернистское искусство…
«Роман без вранья» и «Циники» теперь переизданы, и даже не раз. Пришла очередь и злосчастного «Бритого человека». Заметим, что а отличие от нас, там перепечатывался — в 1966-м — в Израиле и в 1984-м — в парижском журнале «Стрелец». «Горизонт» публикует его по первому изданию: Анатолий Мариенгоф. Бритый человек: Роман. Берлин: Петрополис», [1930]. Хочется надеяться, что читатели с интересом прочтут этот роман и по достоинству оценят талант его автора — Анатолия Мариенгофа, звонкого, оригинального писателя 20-х годов, одного из «великолепных очевидцев» своего времени.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.