Екатерина Ивановна Нелидова (1758–1839). Очерк из истории императора Павла I - [13]
Сама Нелидова, однако, не выдержала пытки своего положения при дворе и в сентябре 1793 года исполнила свою клятву — добилась у императрицы увольнения от придворной должности с дозволением поселиться в Смольном монастыре, убедив на этот раз и великого князя подчиниться своему решению. Нелидова с понятным облегчением оставляла двор, где, по ее признанию, «она испытала гораздо более печали, чем радостей». «Друг наш (Павел), — писала она Куракину, — я не могу отрицать этого, был чрезвычайно взволнован и огорчен моим поступком и особенно его успехом в более сильной степени, чем я желала бы видеть это; но это для него случай показать ту твердость, в которой он будет иметь надобность при обстоятельствах, гораздо более важных, и я надеюсь, что и в настоящее время он ее выкажет: теперь он несравненно спокойнее. Я не могу еще определить время окончательного своего отъезда, потому что друг наш требует, чтобы это время года (осень) я провела вместе с ним; он желал бы, чтобы так же точно поступала я каждое лето, а зимою каждый вечер у него ужинала. Хотя я уже получила некоторые уступки по этим двум пунктам, я, однако, не посмела и не захотела, в виду наступления празднеств, в течение которых я желала бы видеть его ясным и спокойным, — выразить ему свой образ мыслей о дальнейшем своем поведении, как мало я рассчитываю следовать его приглашению; пусть он думает, что я с ним согласна, и пусть в этом смысле истолкует мое молчание. Завтра великая княгиня представит меня ее величеству, чтобы благодарить ее за изъявленную мне милость и за приданое (la dot)[62], которое мне уже прислали сегодня вечером, но которого я не могла принять, будучи на вечернем собрании. Приданое это состоит, я думаю, из 4000 рублей. Великая княгиня также дает мне приданое в 6000 рублей вместе с ежегодной пенсией в 600 рублей: это больше, чем я могу желать. Но так как нет добра без худа, то и независимость, которой я успела добиться, не свободна будет от уз признательности, а между тем, Богу известно, как я была бы признательна всем, если бы не была обязана питать это чувство по отношению к кому-либо. Надежда, которую я таила в этом отношении в своем сердце, таким образом обманута, и в особенности я недовольна тем, что великая княгиня сделала для меня то, что не было бы уделом другой (фрейлины). Какое бы удовольствие я чувствовала тогда! Что касается нашего друга, то я очень беспокоюсь, но это совсем по другому чувству: я знаю, что у него мало средств. Он не объяснял своих намерений, но то, что вырвалось у него, дает мне достаточно понять, что я буду одним из тех лиц, на которых он уже проявлял свою щедрость, и мое сердце сжимается при мысли, что его душе доставит удовольствие то именно, что мучит мою душу. Я уже объясняла ему самым почтительным образом, как мало нужды у меня в его щедрости, особенно при том увольнении, которое я избрала для себя и на которое я имела счастие получить разрешение. Вам, дорогой князь, не трудно будет понять, как отрадно было бы для меня не быть в тягость его кошельку, хотя я ни на минуту не сомневаюсь в его сердце. Вот почти полное изложение всех моих здешних огорчений в настоящее время; что касается до удовольствий, то они заключаются в надежде быть счастливою и спокойною, не возмущая счастия и спокойствия других. Сохраните, дорогой князь, свою столь чистую привязанности к нашему другу, и мое сердце всегда будет радоваться при мысли, что такой достойный человек останется ему верен при всяком испытании… Я надеюсь на это и со слезами молю об этом Всевышнего для счастия нашего друга, потому что только в подобных вам людях найдет он свое счастие и покой (sic). Он искренно вас любит и требует от вас, быть может, только больше того, что вы можете исполнить, т. е. чтобы чаш образ жизни более согласовался с его жизнью. Вы увидите это, если вы сможете сделать усилие над самим собою и оправдать таким образом часть надежд, которые я питаю для вас обоих. Что касается до моей жизни в Смольном, то у вас ложные в этом отношении представления. Я найду себе тысячу радостей в жизни с людьми, которые меня воспитали, которых я бесконечно уважаю и чувства которых ко мне никогда ничто не могло изменить. Если не могу иметь счастия думать, m-me Делафон проживет довольно долго, чтобы сделать меня на долгое время счастливою в этом заведении, то я по крайней мере питаю надежду, что меня переживут некоторые из дам этого чрезвычайно приятного общества, которые были моими воспитательницами и моими друзьями прежде выпуска моего из монастыря, который представляется вам гадким и скучным местом. Вы забываете, что, благодаря доброте нашего друга, у меня прекрасная библиотека, у меня моя арфа, мои карандаши — все предметы, которые так хорошо служили мне к развлечению в моменты, когда мне приходилось страдать. Я воспользуюсь там еще совершенно новым для меня удовольствием — видеть вырастающими на моих глазах юных моих родственниц, успехи которых каждую минуту будут напоминать мне благодеяние нашего друга, вносящего плату за одну из них. Я не буду так недовольна, как вы думаете, порвав несколько связь с светом, который не умел или скорее не хотел отдать мне справедливость. Я оценила уже, чего он стоит, и мое сердце уже научилось не ставить своего счастья в зависимость от его суждений. Мне хорошо известно, что и при настоящем случае я не избегну его злобы и толков, большею частью развращенных (depraves), но я не хочу даже знать их. Я чувствую себя настолько выше их, что всего менее интересуюсь ими»
