Эхо возмездия - [31]

– Ах да, – Снегирев слегка поморщился. – Когда кто-то видит русского в условиях мирной жизни – безалаберного, беспечного, где-то даже чрезмерно доверчивого, – посторонний наблюдатель начинает думать, что стоящий перед ним человек слаб и не представляет из себя ничего особенного, а значит, с ним легко будет справиться. Но все дело в том, что русский в условиях мира и русский в условиях войны – это два совершенно разных человека. На войне русский становится совсем другим. Если он решил сражаться, он будет сражаться до конца, жестоко, не щадя ни себя, ни тем более врага – потому что история предыдущих поколений научила его: с врагами договариваться бесполезно, их можно только уничтожать. Если врагу нанесен существенный урон, то даже поражение у нас перестает считаться таковым, и самый яркий пример – то же самое Бородино…

– Вне всяких сомнений, это очень удобно – считать поражение победой, – заметил Бэрли с легкой иронией.

– Ну, вы, англичане, тоже любите утверждать, что Наполеона победили только вы, а усилия России и союзников ничего не значат, – парировал хозяин дома. – Не так ли?

– Я пишу книгу не о Наполеоне, а о вашей стране, – дипломатично напомнил Бэрли.

– Чтобы написать книгу о России, надо пожить тут хотя бы несколько лет, – устало ответил Павел Антонович, садясь в кресло возле бюро. – Простите меня, но недостаточно выучить язык и прочитать в оригинале Пушкина, Достоевского и графа Толстого. А вы приехали сюда на несколько дней и думаете, что вам удастся понять Россию, поговорив со мной и пообщавшись с ограниченным количеством людей… Это невозможно, просто невозможно!

– Боюсь, у меня другая точка зрения на данный вопрос, – усмехнулся Бэрли. – Простите меня, сэр, но необязательно съесть целого барана, чтобы понять вкус баранины. Достаточно и одной котлеты.

Возможно, в намерения почтенного ученого вовсе не входило демонстрировать свою самоуверенность, но в тот момент он выглядел настолько самодовольным, что Павел Антонович, хоть и был по натуре крайне мягким человеком, впервые задумался о том, не совершил ли он ошибку, впустив этого типа в свой дом. Увидев выражение лица хозяина дома, Бэрли решил перевести разговор на другую тему.

– Я видел у вас на столе черновик статьи, и заголовок меня заинтересовал, – промолвил он.

Снегирев повернулся и бросил взгляд на листки, лежащие на бюро.

– Ах да, статья… «Нация и сверхнация». По правде говоря, в ней я некоторым образом подвожу итог моих многолетних размышлений о таком важном предмете, как русская нация.

– Вот как? – молвил Бэрли, учтиво поднимая одну бровь. – И к каким же выводам вы пришли в вашей статье?

– Ну, если быть кратким, то есть нации и есть сверхнации. Сверхнации – это более крупные нации, обладающие, так сказать, большей силой притяжения и не замыкающиеся на себе. Русские – это сверхнация.

Тут, признаться, мистер Бэрли ощутил некоторое волнение – как если бы собеседник ему только что сказал, что англичане – нация второго сорта, хотя Павел Антонович не только не утверждал ничего подобного, но даже и не думал об этом.

– Сверхнации, – с увлечением продолжал Снегирев, – выходят за пределы собственно нации и принимают к себе всех, кто пожелает быть их частью, вне зависимости от происхождения и прочих условий. Поэтому императрица Екатерина – русская, хоть и немка по происхождению, Барклай-де-Толли – русский, хоть и с немецко-шотландскими корнями, и Александр Сергеевич Пушкин – русский поэт, сколько бы абиссинских предков у него ни насчитывалось. Я даже больше скажу: чтобы стать частью сверхнации, не обязательно отказываться от своей принадлежности к другой нации. Человек может считать себя русским и белорусом одновременно, или русским и немцем, или русским и шотландцем. Я не люблю делать прогнозы, но мне представляется, что будущее планеты именно за сверхнациями и, возможно, сверхдержавами. При этом национализм никуда не денется, особенно там, где дело касается малочисленных и исчезающих или, напротив, только переживающих становление наций.

Мистера Бэрли так и подмывало вступить в дискуссию, а для начала дать понять уважаемому собеседнику, что это, конечно, очень удобно – считать себя представителем сверхнации, в то время как есть куда более достойные кандидаты на эту должность, но тут дверь отворилась без стука, и в кабинет заглянула хорошенькая светловолосая барышня в голубом платье. Вид у нее был встревоженный, между тонкими бровями пролегла едва заметная складочка, которая придавала ее юному свежему лицу особенно пикантный и очаровательный вид.

– Папа, там…

Она набрала воздуху в грудь, смущенно оглянулась на англичанина, который при ее появлении забыл обо всем на свете, и потупилась.

– Что, Дмитрий Иванович уже вернулся? – рассеянно спросил Павел Антонович. – И куда же он ходил?

Утром за завтраком неожиданно выяснилось, что гость Снегиревых куда-то ушел, причем прислуга не знала, куда именно, и никто не видел, как он выходил из дома. Хозяйка дома всполошилась и тайком велела прислуге пересчитать все ценные вещи, не исключая серебряных ложек; но все вещи оказались на месте, а потрепанный чемоданчик Колозина, с которым он приехал, по-прежнему стоял в его комнате.