Эхо в темноте - [18]
В. Ф. достаточно хорошо владел диссидентским жаргоном, чтобы понимать, что Никодим обозначает стукача, а Константин Григорьевич — КГБ. Все остальное было и так понятно. Вернувшись в гостиную, он налил себе еще вина. Место на паркете рядом с сидящей в позе лотоса девушкой было свободно, и он пристроился к ней.
М. К. подошел к Т. В., помог ей поправить шлем на голове.
— Можем заодно попробовать засечь недотыкомку, о которой ты говорила. На вот, выпей, это увеличивает чувствительность…
Это все неправильно, неправильно, думала Т. В. Она плыла по течению и не находила в себе сил сопротивляться. Этой ночью они перебрались из лаборатории в квартиру М. К. - просторную однокомнатную на проспекте Мориса Тореза. Раньше таких просторных однокомнатных она не видела. Перебрались, якобы, для того, чтобы «просветить критический район поисков под другим углом». Она, конечно, чувствовала, к чему в стремится М. К., но он честно разыгрывал спектакль. На столе у окна стояла какая-то электроника. Непонятно, что — какие-то экраны, верньеры, небольшая вертящаяся антенна. Приборы были включены, антенна вертелась, по экранам бегали зеленоватые кривые. С тех пор, как она надела на голову шлем, перед глазами иногда вспыхивали цветные искры. Настраивая аппаратуру, М. К. одновременно рассказывал ей о своих заграничных впечатлениях… Она слегка отпила через соломинку. Алкоголь, мята, какие-то травы…
— Что тебя больше всего поразило на Западе?
— Трудный вопрос. Западные страны очень разные, в каждой что-то свое.
Напиток, который ей предложил М. К., быстро ударял в голову, однако его действие было легким, веселым. В голове слегка шумело, как будто там лопались пузырьки шампанского. Она вдруг призналась себе, зачем принимает ухаживания М. К., зачем пьет его странные напитки. В глубине души она надеется, что это позволит хоть ненадолго освободиться, забыть о своем долге — во что бы то ни стало искать Гошу. Тем более, что она будто бы ради поисков Гоши это все и делает.
— Когда я первый раз оказался в Штатах, меня там поразила чистота. Удивительная чистота. Сейчас уже не так. Хиппи много. Всюду негры, японцы, мусор. Порнография, — он посмотрел на нее с улыбкой. — Но есть свобода, да. Никто никого не строит. Этого у них не отнимешь.
Ее кожа горела. Возможно, от странного напитка. Она отпила еще.
— Мы живем в страшном мире, — продолжал М. К. — Детские игры кончаются, и выясняется, что все смертны. В конце концов, дело именно в этом. Именно поэтому людьми можно манипулировать как угодно.
— И какие же из этого выводы? Что надо пользоваться моментом?
— Да.
Именно в этот миг она и услышала знакомое жужжание.
Она повернула голову к окну. М. К., видимо, тоже заметил что-то необычное. Он отодвинул свой стакан и повернулся к экранам. Ей был виден угол двора, и там что-то двигалось. Позже она говорила себе, что это был тот самый случай, когда страх и воображение усиливают друг друга. Не могло же такое произойти на самом деле. Нечто во дворе двигалось по направлению к дому и должно было скрыться из глаз, заслоненное краем подоконника. Однако подоконник, стены, а может, и ее собственное зрение приобрели какое-то новое качество, и она продолжала видеть это довольно-таки неопределенное, расплывчатое нечто, отчего ей стало очень страшно. Слово «недотыкомка», вызванное из небытия М. К., усиливало ее страх. Несвоевременная, как в кошмаре, ренгеновская острота зрения от этого также усиливалась.
М. К. поднялся во весь рост и направился к ней. В руках он держал второй шлем, от которого шел пучок проводов с присосками, как у осьминога. Жужжавшая долгими зимними ночами в пустоте улиц «недотыкомка» прошла сквозь прозрачную стену и материализовалась в комнате. Даже вблизи было трудно понять, что это такое. Больше всего это нечто, оставаясь трудноуловимым для привыкшего к четкости и определенности зрения, напоминало изображенный художником-кубистом мотоцикл. На ее лице, наверное, рисовался такой ужас, что М. К. оглянулся. Судя по его поведению, он тоже увидел мотоцикл, но не испугался, а, наоборот, улыбнулся. Подойдя к ней, он стал расстегивать на ней блузку. Она слабо сопротивлялась.
— Да не бойся ты, это же электроды, — сказал М. К. и прилепил ей присоску пониже ключицы. Прилепив их все, сам он тоже снял рубашку и майку, а затем надел шлем. Кубистический мотоцикл подрагивал в углу.
Он осторожно, придерживая за талию, подвел ее к мотоциклу.
— Садись. Теперь я сам, осторожно, чтобы электроды не отцепились. Обними меня. Едем!
Несмотря на всю невозможность происходящего, в нем была пугающая, материальная наглядность. Мотоцикл сорвался с места и вместе с М. К. и Т. В., пройдя сквозь прозрачную стену, оказался во дворе. Объехав детскую площадку, они вылетели на обледенелую улицу. Гололед был, похоже, странному мотоциклу нипочем. Холода она не чувствовала. С фантастической быстротой они оказались возле того квартала, куда приезжали накануне на «пежо» с М. К. в поисках ускользающего героя ее сна. М. К. остановился перед одним из подъездов. Из подъезда вышел мужчина с пуделем. Смерил их диким взглядом и поспешно отвернулся. Собака залаяла, но мужчина грубо рванул поводок и уволок лающую и упирающуюся собаку за угол. М. К. что-то переключил на руле, крутанул рукоятку, и мотоцикл снова сорвался с места, влетел в подъезд и стал быстро подниматься по лестнице, плавно поворачивая на каждой площадке, как на виражах гоночного трека. Замедлил ход, остановился на одном из этажей перед дверью. Она отчетливо разглядела белые цифры в овале: 55. Затем ее зрение вновь стало «рентгеновским», и она заглянула внутрь квартиры.
