Эхо прошлого. Новые испытания - [14]

* * *

Я не сразу закрыла дверь на засов, а, заперев Ролло, вышла из хижины, чтобы глотнуть свежего воздуха. Не прошло и нескольких секунд, как Джейми с Йеном скрылись за деревьями. Я беспокойно оглядела поляну, посмотрела на черную громаду леса, но ничего особенного не увидела. Ничего не двигалось, в ночи ни звука, ни шороха. Что же такое нашел Йен? Может, незнакомые следы? Тогда понятно, почему он торопился: вот-вот пойдет снег.

Луны не было видно, но небо окрасилось в глубокий розовато-серый цвет, истоптанную землю кое-где покрывал старый снег, и потому казалось, что в воздухе висит странная молочная дымка и все предметы парят в ней, расплывчатые и неясные, как будто нарисованные на стекле. Обгорелые развалины Большого дома виднелись в дальнем конце поляны и с этого расстояния выглядели грязным пятном, похожим на огромный отпечаток большого пальца, измазанного сажей. Я чувствовала тяжесть надвигающегося снегопада, слышала его в приглушенном шелесте сосен.

Когда ребята Маклауд со своей бабулей спустились с гор, они сказали, что еле-еле перешли через высокие перевалы. Очередная снежная буря, скорее всего, отрежет нас от мира до самого марта. Или даже до апреля.

Вспомнив таким образом о своей пациентке, я еще раз оглядела поляну и взялась за щеколду. Ролло скулил и царапал дверь, и, когда я ее открывала, мне пришлось бесцеремонно выставить колено прямо перед собачьей мордой.

– Стоять, псина, – скомандовала я. – Не тревожься, они скоро придут.

Тоскливо заскулив, Ролло заметался под дверью, тычась в мои ноги и пытаясь выскочить наружу.

– Нет! – сказала я, отпихивая пса, чтобы запереть дверь.

Глухо звякнув, задвижка встала на место, и я повернулась к огню, потирая руки. Ролло запрокинул голову и заунывно завыл. От его тоскливого воя у меня зашевелились волосы.

– Что такое? – встревоженно спросила я. – Тихо!

От шума кто-то из детей в спальне проснулся и заплакал. Я услышала, как зашуршали одеяла и сонный материнский голос успокоил малыша. Присев, я схватила Ролло за морду, прежде чем он снова завыл. Шикнув на пса, я посмотрела, не разбудил ли он бабулю Маклауд. Та лежала неподвижно, глаза на бледном, словно восковом лице закрыты. Автоматически отсчитывая секунды, я ждала, когда ее грудная клетка поднимется в очередной раз. Шесть… семь…

– Ох, черт побери! – выругалась я, поняв, что произошло.

Торопливо перекрестившись, я подползла к ней на коленях, но при более близком осмотре не обнаружилось ничего, что я не видела бы раньше. Оставаясь скромной до последнего, она умерла тихо и незаметно в те несколько минут, когда я отвлеклась.

Ролло больше не выл, но беспокойно метался по хижине. Я положила руку на впалую грудь мертвой. Я не пыталась поставить диагноз или оказать помощь – уже незачем. Просто… просто признавала, что женщина, чьего имени я так и не узнала, отошла в мир иной.

– Что ж… Да упокоит Господь твою душу, бедняжка, – тихо сказала я и села на пятки, пытаясь сообразить, что делать дальше.

По обычаю горцев сразу после смерти полагалось распахнуть дверь, чтобы выпустить душу. Я в сомнении потерла губы костяшками пальцев: могла ли душа поспешно вырваться наружу, когда я вошла в хижину? Вряд ли.

Возможно, кто-то решил бы, что в негостеприимном шотландском климате позволительна некоторая свобода действий в определенных ситуациях, но я знала, что только не в этом случае. Дождь, снег, ледяной дождь, ветер… горцы всегда открывают дверь и часами держат ее распахнутой, одновременно желая освободить уходящую душу и опасаясь, что, если ей помешать, она станет призраком и навсегда поселится в жилище. Не слишком заманчивая перспектива, учитывая, что большинство лачуг слишком тесные.

Проснулся малыш Орри; я слышала, как он радостно напевает себе под нос песенку, состоящую из имени отчима:

– Бааа-би, баа-би, БАА-би…

До меня донесся негромкий сонный смешок и шепот Бобби:

– Ах ты мой маленький! Хочешь на горшок, акушла?

Гаэльское ласковое словечко a chuisle – «кровь моего сердца» – вызвало у меня улыбку. Меня умилило и само слово, и то, как забавно оно прозвучало в устах Бобби с его дорсетским выговором. Ролло вновь тревожно заскулил, словно напоминая мне, что пора действовать.

Если через несколько часов Хиггинсы и их свойственники проснутся и обнаружат на полу труп, их душевное равновесие будет нарушено, а чувство правильности оскорблено. Кто бы не встревожился при мысли, что теперь душа постороннего человека, возможно, навсегда останется в доме? Очень плохой знак и для новобрачных, и для нового года. Да еще Ролло явно беспокоило присутствие мертвой женщины, а меня беспокоило то, что он вот-вот всех перебудит.

– Ладно, – проворчала я. – Иди сюда, псина.

На крючке у двери, как всегда, висели обрывки упряжи, которую нужно было починить. Я выбрала прочный кусок поводьев, соорудила самодельный поводок и накинула его на шею Ролло. Он страшно обрадовался и рванул прочь из хижины, едва я открыла дверь. Впрочем, радости поубавилось, когда я затащила его в пристроенную к хижине кладовку и торопливо привязала импровизированный поводок к стойке, на которой держались полки, после чего пошла за телом бабули Маклауд.