Эхо Непрядвы - [217]

У берегов речки Красивая Меча, где пятнадцать лет назад русские воины захватили тыловой стан Мамая, две тысячи легких всадников Тимура встретились с крепкой сторожей, высланной от русского полка охранения, действующего за Окой. Числом мечей сторожа втрое уступала врагу, но опытный воевода ее Василий Серебряный решил не уклоняться от боя. В виду строящихся сплошной лавиной ордынских сотен он напутствовал начальников:

— Враг станет охватывать и окружать нас — того не бойтесь. Орда встречного удара не выносит. Как расхлестнется она перед нами, ты, Алешка Варяг, со своей сотней вцепишься в левую половину, а ты, Микула Тур, — в правую. Костьми ложитесь, но штоб висели на них, как добрый пес на ухе вепря. Я же с остальными стану ломать орде самый хребет. Туго придется — отход по трубе. — Воевода усмехнулся в свои пышные сивые усы, спросил: — Чего принахмурились? Давно с ханами не миловались, боязно, што ль?

— Привыкнем, боярин.

— Вот и начнем привыкать. Да помните: за нами — Непрядва!

Воины Тимура стояли недвижно, словно вызывая русских на удар. Русские тоже не спешили в бой: начальник сторожи имел приказ — от переговоров не уклоняться. Москва не искала войны, она лишь готовилась защищаться.

Непобедимым богатурам Железного Хромца скоро надоело только смотреть на врага, который, судя по всему, и не собирался показывать спину при одном блеске самаркандских мечей. Наянов Тимура, никогда не имевших дела с русской конницей, обманула малочисленность врага — они устремились вперед и приняли встречный удар, уверенные, что легко охватят и вырубят затиснутый в кольцо отряд противника. Случилось то, что случается, когда хотят остановить булатный клинок жестяной заслонкой: весь центр ордынского чамбула полег, его порядок распался, и через полчаса кровопролитной сечи «непобедимые» бежали к своим станам, сея тревогу и смуту.

Хотя владыке преподнесли иную картину боя, он без труда извлек истину из путаных слов наянов, но взыскивать ни с кого не стал: мелкие поражения он считал уроками больших побед. И хорошо, что русы проучили кое-кого из самонадеянных мурз. Но Тимур вдруг задумался о судьбе Мамая, которого считал когда-то опаснее всех ханов, взятых вместе. Только поэтому подсадил он на золотоордынский трон Тохтамыша.

Близилась осень, следовало продолжать поход немедленно, чтобы закончить до зимы, либо поворачивать обратно. Собрав наконец военный совет, Железный Хромец не спешил намекнуть приближенным, чего хочет сам. Голоса разделились. Одни убеждали владыку поднимать войско и решительно идти вперед, соблазняя богатствами московского князя, который набил подвалы серебром. Другие осторожно припоминали губительные ранние зимы, случавшиеся в русском краю. Третьи прямо говорили, что московская рухлядь и серебро не стоят жертв, которые придется принести, сокрушая стотысячное войско, хорошо устроенное и оснащенное огненным боем. Эти третьи вспоминали Мамая. Тимур отпустил военачальников, так и не объявив своей воли.

Спал он по-стариковски мало. Все чаще ночами его посещали кровавые кошмары, и, возвращаясь из походов, он задабривал аллаха, строя в честь его дворцы и мечети. Сейчас бессонницу усиливала сосущая боль под ложечкой; может быть, к непогоде ныла нога, которую ему перебили в молодости за воровство. Еще хуже мучила неизвестность, перед которой стоял. Мысль об отступлении его бесила: по всему миру разнесется весть — непобедимый Тамерлан бежал от какого-то московского щенка. Что в этом мире останется после смерти великого Тимура? Развалины да могилы? Его империя держится лишь силой его же меча, а изукрашенные рабским трудом Самарканд и Бухара разве восполнят разрушение множества городов во всех окрестных землях? Останется военная слава, но и она теперь под угрозой. Разгромив Русь, он бы на века оставил память и в северных странах о Железном Хромце, да только Русь темна для него, как морская пучина. Мамай ведь тоже считался непобедимым… Имея двухсоттысячную армию, нетрудно отступить даже и в случае поражения, но какой же военачальник в шестьдесят лет захочет рисковать славой, приобретенной десятилетиями кровавых трудов? Рискуют молодые — у них есть силы и время вернуть утраченное. Старики судьбу не испытывают: одна их неудача способна перечеркнуть все и они оказываются на свалке. Мамай был моложе его, когда споткнулся на Непрядве, бегущей в двух конных переходах от нынешней ставки Тимура.

Сон подкрался перед рассветом, когда старый завоеватель начал склоняться к окончательному решению. Под шелковым одеялом, набитым козьим пухом, было душно. Тимуру грезилось, будто он, обливаясь потом, карабкается на скользкую, высоченную гору, чело которой окутывают серые снежные тучи. Достигнуть бы покрытых льдами скал — там желанная прохлада, там поют ледяные ключи, способные утолить жестокую жажду, сжигающую грудь. Тимур спешит, задыхается, а заветная вершина не становится ближе, и гора упорно скрывает свой лик в тучах. Но вот серые облака заклубились, потекли, явилась каменная голова великана в сверкающем шлеме. Тимур затрепетал, увидев, как под ледяным шлемом открываются железные веки чудовища. Летучие искры сыпались из этих страшных глаз, обращаясь в крылатых воинов, вооруженных огненными мечами, и все воины до единого устремлялись к Тимуру. Он бросился назад, оскальзываясь, полетел в пропасть…