Эхо Непрядвы - [212]

— Задали корму донским ракам, Василей!

— Што у тебя, Иван?

— У меня — ладно. Неладно там вон, у дубравы. Вишь, сбиваются, змеи, в клубок — очухались. Их там с полтыщи.

Снежок перестал, и вблизи дубравы на лунном поле шевелилось какое-то чернильно-серое, размытое пятно.

— Слушай меня все! — крикнул Тупик. — Бьем в середину чамбула, на полном ходу. Как прошибем, Копыто со своими берет правых, Додон — левых. Я же развернусь и ударю сбоку или в затылок сначала левых. Правых добьем все вместе. Мечи — вон!..

Три русские сотни достигли середины поля между речкой и рощей, когда чернильное пятно ордынского отряда быстро потекло навстречу по лунному снежку.

— Хук! Хук! Хук! — разорвал ночь злой крик степняков.

— Урр-раа! — заревел впереди русской лавы Копыто, и три сотни голосов отозвались раскатистым: «Рра-аа!» Русские всадники отнимали у степняков даже их собственный клич.

Сошлись в смутных сумерках, разрываемых тусклыми вспышками стали. Отвернуть не могли ни те ни другие, хотя никто, вероятно, не стал бы преследовать убегающих в ночных перелесках. За спиной у одних стоял безжалостный темник со своими палачами, у других за спиной коченели на заснеженном берегу сотни, а может быть, тысячи братьев, сестер и детей, обреченных на гибель и рабство. Когда уже русские сотни прошибли вражескую лаву, Орлик под Тупиком сильно споткнулся, пропахал грудью поле, и Васька, едва успел выпростать ноги из стремян да выбросить руку с мечом в сторону, чтобы не напороться. От тяжкого удара о мерзлую землю перехватило дыхание, слепящие круги пошли перед глазами. Сотни уже развернулись, бой распался на расходящиеся клубки, Тупик оказался посередине, словно вырванный из сечи неведомой рукой. Орлик, задирая голову, заржал рядом, тревожно и тоскливо, с усилием поднялся на передние ноги, пошатываясь, встал над хозяином, как будто хотел закрыть его собой. Тупик с хрипом втянул воздух, вскочил, ухватился за шею коня, чтобы устоять. И как еще Орлик пронес его через реку и жестокую сшибку?

— Не бойся, друг, я не брошу тебя волкам.

Бой продолжался с двух сторон, медленно отдаляясь. Тупик впервые в жизни наблюдал конную рубку со стороны, потрясенно вслушиваясь в ее дикие звуки. Кто-то скакал к нему по истоптанному черно-серому полю, Тупик поднял оброненный щит.

— Василь Андреич, живой?

— Живой, Алеша. Коня бы мне. Орлик едва стоит. — Васька погладил опущенную голову гнедого, увидел близко печальный, темный глаз, задернутый туманной влагой.

— Я счас, ты стой, никуда не ходи! — Алешка помчался к дубраве, наперехват бегущих из сечи лошадей с пустыми седлами. Слева грозный клич: «Непрядва!» — заглушал крики врагов, оттуда уже мчались всадники к другому очагу боя на помощь Ивану Копыто. Но там случилось что-то неожиданное — русские клики усилились, как будто разведчиков стало больше. Орда побежала, рассеиваясь, и теперь она уже не опасна. Уцелевшие станут по-воровски пробираться на свои далекие кочевья, сложат семейные юрты и забьются в безлюдную глушь, подальше от своих наянов, пока время не потушит память об их бегстве и потере добычи.

Тупик вдруг услышал негромкий стон за спиной, пошел к серому шевелящемуся пятну на снегу. Орлик, пошатываясь, брел следом. Вблизи разглядел ордынского воина в кожаной броне с разрубленным плечом. В его бормотании различалось знакомое слово: «Су-у». Тупик отстегнул с пояса медную баклагу, встряхнул — зазвенела вода с ледком. Наклонился над раненым, ткнул горлышко в темные губы. Раненый начал судорожно глотать, глаза его открылись, в них тускло переливался желтый свет. Взгляд прояснялся, и в нем являлось странное выражение, похожее на то, какое видел Тупик у раненого волка, следящего за охотником. В лунных сумерках над местом побоища витали демоны, похищая души умерших, и от их близости самый свет становился враждебным человеку. Но человек должен верить не злобным призракам, а своему внутреннему голосу, и этот голос твердил: после боя на поле сечи нет врагов, есть только страдающие люди, которым надо помочь. Вдруг скребнул копытом Орлик, тревожно захрапел, Васька быстро обернулся и ощутил сильный, острый удар в грудь. Звякнула сталь, он отпрянул, увидел в здоровой руке ордынца холодно сверкнувший кривой нож. Затряслись руки, баклага выпала, тихо забулькала изливающаяся вода. Никогда еще не был он так близко от смерти. Если бы не Орлик, нож мог прийти на вершок выше — в голую шею, и сгинул бы Васька Тупик не в лихой сече среди мечей, а от коварного удара умирающего врага, которого поил водой.

— Будь ты проклят, волчина!

«Не милосердствуй в бою…» В бою! Для этого бой кончился. И не Васька напал на его улус — он напал, не Васька сжег его дом — он сжег, не Васька тащил в полон его жену и детей — он тащил. И он же за Васькин глоток воды отплатил ножевым ударом. Какой мрак порождает подобных тварей?

Тупик мог не спрашивать себя, ибо знал: грабительская война. Это война ставит человеческие отношения с ног на голову: обман и коварство она превращает в искусство, грабеж — в доблесть, жестокость и насилие — в славу, убийство — в подвиг. Кто живет войной, к тому нельзя подходить с обычными человеческими мерками. Может, князь Храбрый прав был под Волоком?