Эхо музыки - [8]

— Мошек, ты сразу ложись в госпиталь… Я все продам, а тебя вызволю…

— Вперед! Вперед! — твердил фельдфебель, равнодушно наблюдая горестные сцены вокруг.

— Ну, будет вам, идите себе! — кричали и новобранцы, проталкиваясь сквозь толпу баб.

Когда уже подходили к казармам, их догнала молодая горожанка с грудным ребенком на руках.

— Юзек, ты здесь! — воскликнула она удивленно и жалобно. — А мне сказали, что ты вытянул счастливый номер!

Тот, к кому она обращалась, только рукой махнул и, не глядя на нее, украдкой отер слезу.

— Юзек… Зайди домой… Не можешь же ты так уйти, я тебе соберу чего-нибудь в дорогу… Матерь божья! А я-то всю обедню нынче пластом лежала у алтаря… Думала, что не возьмут тебя, а ты вот где, Юзек! Ты вот где!

Колонна дошла уже до дверей казармы. Галдеж все усиливался. Новобранцы, словно им не терпелось войти туда, подталкивали друг друга, храбрились, а фельдшер, остановившись на дороге, подбросил вверх свою ветхую шелковую шапчонку и посиневшими губами закричал: «Ура!»

Все вошли в коридор. На улице оставался еще только мещанин с женой, которая его не отпускала, уцепившись за его руку.

— Ну, входи! — приказал ему фельдфебель, указывая на дверь.

— Он не пойдет, — ответила за него женщина. — У него еще ничего нет с собой в дорогу.

— На военной службе ему все дадут, — возразил фельдфебель тоном глубокого убеждения.

— На военной службе? А я не хочу, чтобы он пошел служить. Если заберете его, я тоже с ним пойду.

— Нельзя.

— Кому нельзя, а мне можно. Жена я ему или нет?

Фельдфебель втолкнул солдата в коридор и вошел вслед за ним.

— Юзек, ты хоть сына-то поцелуй! — кричала женщина, порываясь к двери.

Но ее оттащили солтыс и полицейский. Дверь захлопнулась.

— Ура! — гаркнули в коридоре новобранцы.

С улицы доходили крики толпы и заунывный голос старого еврея, посылавшего благословения сыну. Потом кто-то забарабанил кулаком в дверь и завопил раздирающим голосом:

— Юзек! Юзек!

Пройдя темный коридор с щербатым полом, новобранцы очутились в просторном помещении, где все три окна были забраны решетками. Здесь стояло несколько скамей, а на полу у стен лежали охапки соломы, которые должны были служить солдатам постелью. В печи пылал яркий огонь, освещая серые мокрые стены. Было сыро и дымно.

Новобранцы вошли и вдруг остановились, словно пришибленные. Быть может, на них так подействовала тишина. Сюда уже не доходил ни один звук с улицы. Долго стояли они молча, напрягая слух. Поникли головы, улыбки сбежали с лиц. Люди стали переглядываться с недоумением и тревогой.

Первый опомнился фельдшер. С нервной суетливостью потирая руки, он сказал одному из горожан:

— Мне бояться нечего. Уж такая у меня профессия!.. Сперва назначат меня младшим, а потом и старшим фельдшером… а может, потом и в доктора выйду… На военной службе могут произвести…

Никто не откликнулся на его слова, и фельдшер подошел к огню: он трясся, как в лихорадке.

— Холодно… — пробормотал он.

Шляхтич бросил свой плащ на солому, лег на него и закрыл глаза. Один из горожан отошел к окну и тихо плакал, припав головой к решетке. Деревенские парни, рассевшись на скамьях, шептались, оглядываясь по сторонам…

— Ну, чего головы повесили? На улице — хваты, а в казарме — бабы! Стыд и срам!

— А я ничуть не беспокоюсь! — крикнул от печи еврей в летнем пиджачке. — Я ведь фельдшер… Хотите, пан фельдфебель, мигом вас побрею? А ежели пану деньги нужны, — добавил он шепотом, — так я могу ссудить.

— Не надо, — сухо отрезал фельдфебель. — Ну, развеселитесь, хлопцы! — обратился он к остальным. — В армии хорошо служить. Это только сперва бывает тошно, а через какой-нибудь год ни одного и силой домой не прогонишь.

— Я бы хоть сейчас ушел! — пробормотал один из тех, кто еще недавно храбрился и шумел больше других.

— Много ты понимаешь! — сказал фельдфебель. — В деревне небось одну картошку жрал да ходил босиком и в дырявой сермяге, а на военной службе выдадут тебе чистый мундир, сапоги… и каждый божий день на обед мясо. А винтовку такую дадут — из нее за полторы тысячи шагов всадишь пулю в неприятеля!

— Или он — в меня! — тихонько вставил один из горожан.

Фельдфебель покосился на него, плюнул и ушел к себе в каморку. За ним пошел фельдшер.

— Они сразу развеселились бы, если бы вы, пан, позвали сюда с улицы их баб, — сказал он.

— Нельзя.

— Ну, нет, так нет. А то пошлите кого-нибудь за водкой. Мы соберем деньги, и вы, пан фельдфебель, тоже с нами выпьете.

— Не разрешается.

— И этого нельзя? Ну, тогда вы пошлите ко мне домой за картами. Начнут играть — и веселее им будет.

— И карты не разрешаются.

Фельдшер сморщил лоб и тер руки: он сильно озяб, но ему непременно хотелось сойтись с фельдфебелем поближе.

— Вы, пан фельдфебель, издалека? — спросил он, помолчав.

Тень пробежала по лицу фельдфебеля, но он ответил не повышая голоса:

— А тебе что? Твое дело отвечать, когда спрашивают, — и больше ничего.

Фельдшер смутился. Однако он еще не терял надежды и через минуту начал снова:

— У нас в городе есть такие девушки — чудо!

В голубых глазах фельдфебеля сверкнул гнев.

— Пошел вон! — крикнул он так громко, что фельдшер, позеленев от испуга, выскочил в соседнюю комнату и прилег на солому рядом с шляхтичем.