Эхо Благой Вести: христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина - [97]

По лицу Сарумана прошла тень, он смертельно побледнел. Прежде, нежели чародей снова принял бесстрастный вид, всем стало видно, что он мучается сомнениями: казалось, ему тяжело было оставаться в Башне, однако и покидать ее он не хотел. Какое‑то мгновение Саруман медлил: все затаили дыхание. Наконец чародей заговорил, но голос его звучал отрывисто и холодно. Гордость и ненависть победили[407].

Второй раз покаяние предлагается Саруману, когда Гэндальф, в той же главе, выражает готовность отпустить его на все четыре стороны:

Говоря «ты волен идти куда хочешь», я имею в виду — волен по–насто- ящему: без надзора, без оков, без обязательств. Ступай куда угодно, Саруман, хоть в Мордор, если пожелаешь! Но прежде ты отдашь мне ключ от Ортанка[408] и посох волшебника. Я приму их как залог твоего исправления, а позже, если заслужишь, возвращу обратно[409].

Это «условие» интересно сравнить с церковной традицией покаяния. Во время исповеди священник, отпуская грехи, накладывает на кающегося «епитимию». Так называется какое‑либо дело покаяния — обычно это молитва, пост или дела милосердия. Кающийся исполняет его в знак своего исправления. Это не столько «наказание», сколько знак смирения и исправления. В дополнение к этому (особенно согласно восточной христианской традиции), это еще и духовное «лекарство» для врачевания греха. Именно подобный этому «знак» Гэндальф предлагает осуществить Саруману добровольный отказ от своей власти. Власть у Сарумана все равно будет отнята — он потерял на нее право. Но если бы он согласился уступить ее добровольно, еще не зная об этом решении — это имело бы совершенно иные духовные плоды. Этот «знак» нужен, прежде всего, не Гэндальфу — а самому Саруману, чтобы он мог, таким образом, начать исцеление своей гордости и злобы. Однако Саруман яростно отвергает это предложение. Мотивы Гэндальфа он понимает по- своему, сообразно принятому им образу мысли. Он полагает, что Гэндальф жаждет власти и желает возвыситься, унизив его самого. Он во второй раз отвергает предложение покаяться — и в этот раз лишается власти. В третий и последний раз возможность покаяние предлагается Саруману, когда он встречается с Гэндальфом и его спутниками уже после Войны Кольца (шестая часть «Властелина Колец», глава 6):

— Саруман, — заговорил Галадриэль, — у нас есть свои дела и заботы, и, поверь, достаточно важные. Нам некогда за тобой охотиться. Скажи лучше спасибо судьбе, что мы встретились. Это последняя возможность.

— Уж как я рад, если и впрямь последняя! — осклабился Саруман. — А то вы мне предлагай, я отказывайся — и так без конца — столько лишних треволнений! Мои надежды рухнули, но в ваших я доли не хочу[410].

Его падение продолжится — плоды этого мы увидим в конце «Властелина Колец» (глава «Беспорядки в Шире[411]»») — и приведет его к гибели — телесной и духовной. Его гибель — следствие его деяний, в этом смысле символично, что именно Грима, служивший ему, отнимает у него жизнь. Отвергнув покаяние, он отверг самого себя. Разложение, охватывающее его мертвое тело, как бы являет нам разложение, которое он носил в себе с момента своего падения:

Фродо смотрел на распростертое у его ног тело с жалостью и ужасом. В убитом внезапно проступили следы разложения, словно смерть настигла его уже много дней назад. Тело на глазах съежилось; лицо сморщилось и превратилось в лоскутья кожи, легко отстающие от жутко оскалившегося черепа. Фродо поднял валявшийся рядом грязный плащ, накрыл им останки чародея и отвернулся[412].

Во «Властелине Колец» мы встречаем и еще одну историю — личности, почти достигающей покаяния, но все же отвергающей его. Речь идет о Голлуме. Его пример, наверное, особенно интересен и драматичен, потому что указывает не только на внутреннюю природу покаяния, но и на ту роль, благую или неблагую, которую в достижении покаяния могут сыграть окружающие. Когда мы встречаем Голлума (в «Хоббите» и «Властелине Колец») он уже всецело порабощен страстью обладания Кольцом, своим «Сокровищем». Эта страсть настолько глубоко разрушает его личность, что та, казалось бы, изменяется необратимо. Порабощенный страстью, Голлумутрачивает самого себя, он не владеет собой. Встреча с Фродо вторгается в его личность как нечто новое. Он встречается с жалостью и добрым отношением к себе — причем незаслуженным. Это пробуждает в нем давно забытые чувства — его подлинную, былую личность, искаженную, погребенную под гнетом всепоглощающей страсти к Кольцу. В начале их совместного пути он говорит Фродо:

Не проси Смеагола! Бедный, бедный Смеагол! Он давно, давно ушел! У него отобрали С–сокровище и Смеагол потерялся. Теперь его не найти[413].

Однако милосердие Фродо совершает своего рода чудо. Подлинная личность Смеагола–Голлума постепенно «возвращается» и крепнет. В Голлуме происходит внутренняя борьба между его страстью и его подлинным «я». Это очень нелегкая борьба, поскольку страсть Голлума действует уже очень давно, она весьма сильна. На первых порах она всегда торжествует — но сама борьба указывает на то, что эта страсть уже не владеет Смеаголом безраздельно. Глубоко реалистична сцена разговора Смеагола со своей страстью, видимое проявление его внутренней борьбы, наблюдаемое (хотя и без подлинного понимания) Сэмом: