Эхо Благой Вести: христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина - [93]

Истинная снла духа больше проявляется в тех случаях, когда человек сознательно подвергает себя опасности заражения, ухаживая за больным другом, или опасностям дальней дороги ради осуществления какой‑либо благочестивой цели. Но во всей своей чистоте мужество блистает именно на войне — разумеется, если речь идет о войне справедливой. Ибо существуют справедливые войны — те, в которых человек защищает общее благо. Можно сражаться в общем строю, как это делают солдаты, а можно вести сражение в одиночку, подобно тем судьям, которые, рискуя навлечь на себя гнев государя и поплатиться жизнью, отстаивают правосудие и справедливость. Поступать так — значит сражаться. Да и что такое, в конце концов, мученичество, как не сражение во имя Бога?[391]

Добродетель мужества всегда заключает в себе нечто героическое, раскрываясь обычно в тяготах и страданиях. Особенно ясно она проявляется перед лицом смертельной опасности. В этом отношении высшим примером героизма для христианина является Иисус Христос, Который мужественно принял незаслуженные страдания и смерть, сражаясь за спасение всех падших людей.

В этом смысле, все те примеры мужества, которые мы встречаем во «Властелине Колец» — примеры мужества воинского, в том числе и у Фродо, подвергающего себя смертельному риску ради спасения мира, в котором живет. Толкиновские образы мужества — это именно образы мужества, «христианского» по своему содержанию — преодоления страха ради благой цели, во исполнение миссии, доверенной героям Провидением:

Мне велено идти в страну под названием Мордор. Значит, я должен идти, — повторил Фродо. — Если другой дороги нет, мой путь лежит через Ворота. А там будь что будет[392].

Мужество во «Властелине Колец» — это не удел лишь великих и могучих; это проявление духовной силы и внутреннего благородства, зависящее от духовного величия. Оно может принадлежать и такому великому воину наследнику древнего рода, как Арагорн, и скромному, смиренному и простому труженику, как Сэм.

Многие исследователи, вслед за профессором Шиппи, полагают, что во «Властелине Колец» Толкин изобразил так называемую «северную теорию мужества», свойственную германскому эпосу

Легко увидеть, что главной задачей «Властелина Колец» было драматизировать и явить в лицах «теорию мужества», которую Толкин в лекции, прочитанной им для Британской академии, назвал «великим вкладом» древней литературы Севера в сокровищницу человечества. Ключевым мифом для этой теории было пророчество о Рагна- реке — о дне, когда боги и люди сразятся с великанами и потерпят поражение. «Теория мужества» делает из этого пророчества великий вывод: поражение еще не есть бесчестие. Правая сторона остается правой, даже когда у нее нет надежды на победу. В некотором смысле северная мифология требует от людей больше, чем христианство, или, можно сказать, лучше о ни думает, — ведь она не предлагает ни рая, ни спасения и не обещает добродетели никакой награды, кроме мрачной удовлетворенности, что ты поступил правильно. Толкин хотел, чтобы герои «Властелина Колец» соответствовали этим высоким стандартам. Поэтому он позаботился о том, чтобы они не могли надеяться на легкий успех, и более того — чтобы они не забывали, что в конце их в любом случае ждет поражение и приговор судьбы будет суровым.

Но сам Толкин был христианином и хорошо осознавал проблему, гнездящуюся в «теории мужества», которой он так восхищался. Источник этого мужества — отчаяние и безнадежность, а дух, которые его оживляет — часто не более, чем языческая свирепость. ‹.‚.›

Но все же Толкин признавал и одобрял порыв к добру, который эта традиция прячет за гордостью и скорбью. Он хотел, чтобы жители его Средиземья обладали таким же безоглядным, не разбавленным уверенностью в себе, мужеством, которое в то же время не знало бы ни ярости, ни отчаяния. Наиболее мудрые герои «Властелина Колец» часто не имеют права надеяться на благополучный исход и оказываются на самом краю бездны отчаяния, но никогда не поддаются порыву ступить в нее — в отличие, например, от Дэнэтора, который, впав в отчаяние, отказывается сражаться до последнего и, подобно древним язычникам, убивается сам себя, а заодно пытается принести в жертву своих близких[393].

Ход рассуждений профессора Шиппи, в общем, верен — хотя стоит отметить, что называть изображение «северной теории мужества» главной задачей «Властелина Колец» все‑таки не стоит. Но некоторые выводы, к которым он приходит, оказываются странными. Чуть ниже ОН пишет:

Толкину требовался новый образ совершенной храбрости, более мягкий, но не менее впечатляющий ‹.‚.›. Как ни странно, он решил замесить этот образ не на чем ином, как на смехе, веселости и полном отказе заглядывать в будущее[394].

Странно, что профессор Шиппи не замечает: эти качества вовсе не служат основой мужества героев «Властелина Колец». Скорее уж эти свойства характера — причем у Толкина они проявляются, в основном, хоббитами, «малыми мира сего» — сами являются следствием той же причины, что и само мужество — а именно, внутренней надежды, свойственной разумному существу, даже падшему, по его природе. И эта надежда, отказ отбросить ее, укрепляет героев на их пути. Толкин отвергает «языческую» сторону «северной теории мужества», исполненную гордости и мрачного самоудовлетворения. Он принимает — и преображает — лишь ту сторону этой «теории», которая может быть воспринята христианином, и более того, может оказаться одним из многих «отблесков Евангелия» в дохристианской истории. Принимаемая Толкином сторона «северной теории» — это мужество, следующее из непререкаемой верности, преданности и любви. Даже в самых отчаянных обстоятельствах герои продолжают следовать своему долгу, продолжают мужественно сражаться — в буквальном ли смысле, или в переносном. Но основание этой стойкости и этого мужества — не отчаяние. Основание его — та надежда, которую мы не можем устранить из своей природы. Герои не всегда осознают ее присутствие, иногда даже не думают, что надежда еще осталась — но все же именно она руководит ими. В некотором роде, эта неведомая надежда остается за рамками изображенной во «Властелине Колец» картины. Но она реальна — как реален свет, благодаря которому мы видим изображение на фотоснимке, даже если источник его и не попал в кадр. Подлинные мужество и надежда в толкиновской истории всегда оправданы, несмотря на то, что в глазах людей, полагающихся лишь на собственную силу, подобно Денетору η Боромнру, они могут показаться безумием. Вспомним слова Гэндальфа на Совете Эльронда: