Эхо Благой Вести: христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина - [79]

.

Грех — это не просто поступок, нарушающий некое правило, внешнее по отношению к человеку. С точки зрения христианской, грех — это поступок, противоречащий самой подлинной природе человека. Будучи совершен, он влечет за собой внутри самого человека губительные, разрушительные последствия. Помимо прочего, душа человека, порабощенного страстью, оказывается все более и более подвластна искушениям со стороны падших ангелов, бесов. Совершая грех, человек как бы впускает в себя червя, который начинает подтачивать его существо изнутри, с каждым новым греховным поступком делаясь все сильнее и сильнее. Эти особенности греха хорошо известны и западному, и восточному христианскому богословию.

С точки зрения философии св. Фомы Аквинского, никакой поступок, совершенный человеком, не исчезает бесследно. Он как бы запечатлевается в душе человека, оставляя в ней свой след, и след этот продолжает оказывать на душу свое действие. Повторяемые поступки — добрые или греховные, образуют то, что св. Фома называет «расположением·» души к добру или ко злу. Повторение греховных поступков, то есть решений воли и действий, направленных на их выполнение, и образует греховное расположение души, называемое «пороком». Это расположение — как бы «инерция», которая влечет человека в избранном направлении и препятствует свободному движению в направлении противоположном.

На еще более глубоком психологическом уровне рассматривали природу искушений и страстей древние христианские учителя Востока. Отцы Востока очень много внимания посвятили изучению тех моментов в человеческой душе, которые предшествуют согласию на грех, и тех душевных изменений, которые следуют за этим выбором ВОЛИ:

Все начинается с προσβολή ‚ прнлога, некоего предложения (извне), представляющего собой «простую идею или образ, которую душе или уму внушает враг». Глагол υποβαλλετν ‚ по мнению Евагрия, хорош для обозначения такого внушения, бесовского ‹.‚.› происхождения.

За этим следует συνδτασμοζ, внимание, сближение, связь, состоящая в «собеседовании» с внушенным образом (предпринять то, что предложено, или не предпринять?).

Συγκαταθεσιζ, слаждение (соспожение — П. П.), «согласие на запретное наслаждение, предложенное помыслом». Оно и составляет грех. ‹.‚.›

Здесь часто и заходит речь о πάλη ‚ внутренней битве: это решающий момент, ибо согласие (на грех) близко и рано или поздно совершится (имеется в виду «может совершиться·› —П. П.).

Последний термин в этом ряду — «пленение», ατχμαλοσια ‚ страстное влечение сердца, страсть, παθοζ, порочная привычка, ставшая второй природой и созданная долгим рядом соглашений[336]''.

Можно признать определенную правоту заключения профессора Шиппи, поскольку из аскетических наблюдений христианских подвижников ясно: грех в самом деле подобен наркотику. Но точнее было бы сказать наоборот — наркомания просто очень ясно и откровенно являет нам сущность греха, по причине того, что ее «овладевающее» воздействие очень заметно и катастрофично. Но сам грех, его порабощающая природа — отнюдь не «современное», не недавно появившееся понятие. Напротив — он появляется на сцене человеческой истории с самых древних времен. Откровенно говоря, мы не сможем вспомнить такого момента человеческой истории, когда бы его еще не было, не считая библейского рассказа об Эдеме.

Рассматривая образ Кольца в толкиновской истории, некоторые христианские авторы усматривали в нем прямой символ или изображение греха[337]. Едва ли Толкин согласился бы с такой трактовкой этого образа — он отказывался видеть в своей истории неприкрытые аллегории. Однако, образ греха, несомненно — как вполне справедливо отмечают российские комментаторы «Властелина Колец» М. Каменкович и В. Каррик — приходит на ум христианскому читателю, когда он задумывается о Кольце[338]. Для того, чтобы признать эту ассоциацию имеющей веские основания, вовсе нет необходимости усматривать в Кольце однозначный «символ Греха». Тол- киновская история не является аллегорией каких‑либо понятий и представлений, даже истинных; она не «символизирует» их прямо и неприкрыто — но она, конечно же, отображает их, «представляет» их, «приложима» к ним и, наконец, служит примером их жизненности.

Нет необходимости считать, что Кольцо — это аллегория греха. Дело в том, что, без всяких аллегорий, желание обладать Кольцом, равно как и его надевание, для Фродо и других — фактически является «грехом». Фродо знает, что надевать Кольцо нельзя. Он осведомлен о том, что сила, присущая Кольцу — злого, «сатанинского» происхождения. Он знает, что даже Гэндальф, власть и мудрость которого он вполне признает, опасается этой силы. Наконец, он получает от Гэндальфа и непосредственную «заповедь», которая потом не раз повторяется:

Выжги это у себя в голове каленым железом: пользоваться Кольцом нельзя[339]

Ни за что не надевай его‚ ни под каким предлогом![340]

Знают об этой опасности и Мудрые (Гэндальф, Эльронд, Галадри- эль), и спутники Фродо (эта тема обсуждалась при них на Совете). Для каждого из них, таким образом, пожелать Кольцо — это запретное деяние, которое было бы грехом, то есть сознательно и добровольно совершенным злом. Толкин, разумеется, понимает это — не случайно он постоянно использует слово ‹-искушение» (temptation) в тех ситуациях, когда речь касается нарушения этого запрета. Сила Кольца — злого происхождения. Это пример средства, которое в некоторой мере является «изначально испорченным» (конечно не злом в чистом виде — мы уже говорили, что такое невозможно — но средством, настолько пораженным злом, что исправить его не в силах героев). Желание использовать эту силу не может быть благим — а надежда «подчинить» эту силу себе, воспользоваться ею в своих целях — подобными надеждами оправдывали свое желание Кольца Боромир и Денетор — основана на гордыне, на преувеличенной вере в собственные силы. Именно поэтому и попытка воспользоваться Кольцом, и желание овладеть им — греховны по самой своей сути. Вражья сила, заключенная в Кольце — огромна, и именно поэтому желание завладеть им или его использовать столь быстро перерастает в страсть.