Эхо Благой Вести: христианские мотивы в творчестве Дж. Р. Р. Толкина - [101]

— Зачем я только пустился в этот Поход? Скажи, Леголас! Что мог я зиатьо главной опасности, подстерегавшей меня на пути? Прав был Эльронд: нам не дано было предугадать, что нам повстречается. Я боялся тьмы, боялся пытки, и этот страх не оставлял меня — а оказалось, что опаснее всего свет и радость. Если бы я о том ведал, я никогда не отважился бы покинуть Ривенделл. Прощание с нею нанесло мне такую рану, что куда там Черному Властелину, даже если бы я прямо сегодня попал к нему в руки! Горе Гимли, сыну Глоина!

— Нет! — откликнулся Леголас. — Вернее, да! Горе всем нам! Горе всем, кто живет в эти закатные дни, сменившие дни прежние! Таков закон: те, чью ладью несет быстрый поток, обречены находить и терять. Но я считаю, что отныне ты благословен, Гимли, сын Глоина: ты отрекся от того, что тебе дорого, по доброй воле — ведь твой выбор мог бы быть иным. Но ты не оставил друзей ‹.‚.›[437].

Гибель Гэндальфа — в толкиновской истории действующего в качестве «воплощенного ангела» — в Мории — также была настоящим самопожертвованием. Толкин размышлял об этом в письме к о. Роберту Муррею:

‹.‚.› в его положении погибнуть на Мосту защищая своих спутников, было самопожертвованием, возможно, меньшим, нежели для смертного человека или хоббита, поскольку он обладал куда большей внутренней силой; но при этом и большим, ибо означало смирение и самоотречение в соответствии с «Правилами»; ведь на тот момент он знал лишь, что только он один способен успешно возглавить сопротивление Саурону, и вся его миссия пошла прахом. Он вверялся Высшей Власти, установившей Правила, и отказывался от личной надежды на успех.

Именно этого, сказал бы я, Высшая Власть и желала, как противопоставление Саруману. «Маги2 как таковые потерпели неудачу; или, если хотите, кризис слишком обострился, и силу требовалось умножить. Так что Гэндальф принес себя в жертву, был принят, наделен еще большей силой и возвратился. «Да, так звучало это имя. Я был Гэндальф». Разумеется, он остается тем же и по характеру, и по манере держаться, но и мудрость его, и могущество возросли несказанно[438].

Итак, жертва Гэндальфа принимается — и вознаграждается. Он был «послан обратно»[439] ^— как указывает Толкин в том же письме, послан Высшей Властью (Богом), а не Валар — и вознесен выше, чем прежде, а миссия его получила новое значение и направление. Кажущийся крах обернулся победой. Сцена появления Гэндальфа в Белых одеждах перед Гимли, Арагорном и Леголасом, неизбежно напоминает христианскому читателю о сцене преображения Христа перед тремя Апостолами в Евангелии — «одежды же Его сделались белыми, как свет» (Мф. 17, 2), как напоминает о Нем и весь мотив смерти и «воскресения» Гэндальфа. Но, разумеется, Гэндальф не Христос:

‹.‚.› Гэндальф встретил и принял смерть; и вернулся, или был послан назад, как говорит он сам, обретя еще большую силу. Но хотя это отчасти напоминает Евангелие, на самом деле это — совсем не то же самое. Воплощение Господа — явление бесконечно более великое, нежели все, о чем я дерзнул бы написать[440].

Образ Гэндальфа — не аллегория Евангелия. Между тем, будучи частью реальной истории прошлого, он вполне могла бы рассматриваться богословом как своеобразный «типос» — «прообраз» будущих евангельских событий, подобно тому, как христианские авторы рассматривали многие ветхозаветные истории. Поэтому вполне справедливо замечание М. Каменкович и В. Каррика, относящееся к «Властелину Колец»: «Текст «осведомлен» о Христе, хотя герои о Нем ничего не знают»[441]. В толкиновской истории мы находим осмысление многих аспектов жертвенного страдания, самопожертвования, созвучное христианскому миропониманию.

Любовь

Мы уже приводили слова Толкина о том, что Фродо предпринял свое странствие из любви[442]. Любовь — также одна из самых существенных для христианина добродетелей. В западной христианской традиции обычно говорят о любви, как о «сверхъестественной» добродетели. Сверхъестественная любовь позволяет человеку преодолеть рамки собственной природы — возлюбить Бога более, чем самого себя и возлюбить каждого человека как самого себя, видя в нем образ Божий. Такая совершенная любовь — действительно сверхъестественная добродетель — стала возможна лишь во Христе, поэтому странно было бы искать ее в дохристианском мире толкиновской истории. Но существует и любовь как добродетель «естественная» — это желание другим блага, бескорыстное и искреннее. Любовь как добродетель — это не чувство, не эмоция. Скорее, это направление воли свободной личности — направление, которое можно взращивать в себе, которое иногда требует усилия. С христианской точки зрения такая, естественная любовь, побуждающая нас желать каждому благого — во многом может рассматриваться как основа многих других естественных добродетелей — в том числе и некоторых из тех, которых мы уже касались. В толкиновской истории мы, конечно же, встречаемся с подобной добродетелью любви, она свойственна, в той или иной мере, в более или менее совершенной степени, почти всем героям, действующим на стороне добра. Целые «благие» культуры оказываются построены на этой добродетели — достаточно сравнить обращение с узниками и пленниками в темницах Врага с тем, как обходились с пленным Голлумом эльфы Чернолесья. Из любви Фродо предпринимает свое странствие, из любви следует за ним Сэм, нет сомнений, что из любви к жителям Средиземья действует Гэндальф, и из любви к свободным народам — Арагорн. Не трудно увидеть, что любовь — одна из их основополагающих ценностей. С другой стороны, ненависть — противоположность любви — характерная особенность представителей сил зла. Тем, кто следует правому пути, она чужда.