Эгоист - [25]

— Только то, что я сказала, папа, — ответила она, угадав его тревогу.

— А-а! — протянул он, хлопая глазами, и несколько раз кряду кивнул головой, чтобы вернуть себе привычное состояние равновесия. Он был рад покою на любых условиях. Жажда перемен, эта главная страсть женщины, является злейшим врагом ученого.

Двух недель вполне достаточно, чтобы осмотреть все пустующие дома в окрестностях Паттерн-холла, утверждала Клара, и незачем задерживаться дольше, ведь как-никак ей нужно повидаться с друзьями, да и лондонские магазины потребуют времени.

— Ну, хорошо, пусть две-три недели, — поспешил согласиться доктор Мидлтон. Подавленный развернувшейся перед ним перспективой, он был рад любому компромиссу.

Глава седьмая

Невеста

Всю дорогу из Аптон-парка в усадьбу Паттерн мисс Мидлтон тешила себя надеждой, что Уилоби переменится, — она почти уверовала в эту мечту! Ведь когда он только начинал за нею ухаживать, он был совершенно другим. Со всем пылом отчаяния, в котором она еще не отдавала себе полностью отчета, Клара пыталась вспомнить его таким, каким он казался ей вначале, когда он впервые заявил себя ее поклонником и она не отвергла его поклонения. Неужели она, сама того не сознавая, смотрела на него глазами света? Теперь она видела в его взгляде всего лишь «надменное самодовольство» — отчего же тогда он казался ей благородным и победоносным, как полководец, скачущий во весь опор впереди своего войска? Возможно ли, чтобы за такой короткий срок сэр Уилоби так резко изменился? Или эту перемену следует искать в ней самой?

Воспоминания о той счастливой поре — то ли укором, то ли надеждой на ее возвращение — поднялись со дна ее души. Клара вспомнила и розовые мечты свои о любви, и образ суженого, каким он рисовался в тех мечтах, вспомнила, как трепетно гордилась им и как душа ее, казалось, не могла вместить всего этого счастья. Вспомнила также, как, переламывая себя, она стремилась к смирению и как все эти попытки завершались руладами его победной песни, мелодия которой, хоть не лишенная своеобразного очарования, однако, чем-то ее озадачивала.

Когда у человека иссякает источник доходов и он вынужден жить на основной капитал, у него опускаются руки: слишком невыносима мысль об угрожающем его семье неминуемом голоде; он уже отказывается от всякого подобия бережливости и в безудержном мотовстве растрачивает последнее. Точно то же происходит и с любовью: когда чувство перестает обновляться и в ход пускается основной капитал, влюбленный теряет голову и впадает в своеобразный азарт отчаяния. В предвидении наступающего голода он отбрасывает всякую заботу о будущем, призывает на помощь воспоминания, погружается в прошлое своей любви, вторгается в ее обветшалое здание, опустошает ее кладовые и цепко держится за иллюзию, с которой, если бы пчелиные соты памяти были неисчерпаемы, не расставался бы вовек. Но свойственный всякому смертному аппетит грозит уничтожить весь медовый запас его любовных воспоминаний и даже самую любовь, к утолению которой он так стремился. Вот тут-то и оказывается, что даже влюбленным не дано бессмертие. Так же как мы, грешные, а быть может, даже больше, они нуждаются в пище, в живительных соках. Им подавай жизнь в пору ее цветения, они хотят срывать плоды прямо с ветки и не согласны заменить их вареньями и соленьями. Позднее, когда кладовые памяти будут ломиться от припасов, а аппетит растеряет половину своих зубов, можно будет приняться и за консервы. Когда бы влюбленным удавалось сохранить первые впечатления зарождающейся любви во всем их богатстве и свежести, когда бы любовь их была не только инстинктивной, безотчетной, но и разумной — тогда могли бы они рассчитывать к осени на тот обильный урожай, какой им прочила весна. Иначе говоря, любовь требует взаимодействия, постоянного общения, такого, как у солнца с землей: то сквозь завесу облаков, то лицом к лицу. Когда любят по-настоящему, то постоянно обмениваются знаками любви, доказательствами верности, совершают поступки, вызывающие восхищение любимого существа, и таким образом даруют друг другу дыхание жизни. Так бывает в любви в пору ее расцвета. Иное дело — одинокий мученик чувства. Он волочит за собой бревно и должен постоянно напоминать себе, что бревно это — бог, иначе такой груз окажется ему не под силу. А это уже не любовь.

Клара не была создана для этой роли — роли женщины, волокущей бревно. Щедрая и расточительная, она была способна израсходовать свой капитал быстрее кого бы то ни было. При всей своей женственности, еще больше, чем в любви, нуждалась она в дружбе; она тянулась к живому, открытому общению, при котором у каждого обнаруживаются лучшие стороны его души, а более глубинные чувства остаются до поры до времени незатронутыми. Вместо всего этого ее как бы поселили в устье глубокой шахты, предложив совершать ежедневные экскурсии в недра, в которых она так и не обнаружила алмазных россыпей. Там ее охватывал сумрачный холод подземелья; тщетно искала она чего-то добротного и прочного, на что бы можно было опереться, — взгляд ее встречал лишь таинственное мерцание тусклой свечи, еле освещающей своды пещеры, обитателем которой был добровольный и велеречивый говорун. Две-три недели испытательного срока казались ей невыносимо долгими. А как же вся жизнь?