Эгоист - [22]

Размышляя обо всем этом, она вспоминала, какое было лицо у сэра Уилоби, когда она впервые позволила себе не согласиться с его взглядами, и, вспомнив, уже не могла избавиться от этого образа.

Сэр Уилоби был хорош собой. Его черты были так безукоризненно правильны, что напрашивались на карикатуру: при малейшем нажиме его привычное выражение горделивого счастья или, если угодно, надменного самодовольства показалось бы шаржем. Когда он подчеркнуто удивлялся, брови его взлетали на самый лоб, и тогда его лицо становилось неестественно, карикатурно длинным, как маска. Отныне всякий раз, когда Клара бывала им недовольна, перед ней вместо живого лица возникала эта маска. Она корила себя, чувствовала, что несправедлива к сэру Уилоби, что гротескная маска отнюдь не определяет ее истинного отношения к нему, и, обуздывая непослушное воображение, старалась видеть сэра Уилоби таким, каким видели его другие; но усилия, каких это ей стоило, заставили бы всякого вздохнуть о блаженстве неведения. Ей казалось, что хоровод незримых бесенят обступил ее плотным кольцом и что она уже не вольна в собственных мыслях.

По отношению к юному Кросджею сэр Уилоби избрал более благодарную роль, нежели мистер Уитфорд. Кларе нравилось, как он держится с мальчиком — мягко, весело, чуть игриво, еще больше оттеняя этим менторскую суровость мистера Уитфорда. Сэр Уилоби, как и положено английскому отцу семейства, умел снисходить к мальчишеским слабостям и проделкам и, сочувствуя извечной жажде, коей томится разновидность человеческой породы, к которой принадлежал Кросджей, то и дело подкидывал ему карманные деньги. О, он не корчил из себя наставника, не то что иной книжный червь, которому только попадись в лапы — замучает!

Мистер Уитфорд всячески избегал Клару. Как-то раз он приехал в Аптон-парк побеседовать с ее отцом, но она с ним виделась только за обедом, о чем, собственно, и не очень жалела. Его глубоко посаженные спокойные глаза, казалось, преследовали ее своим пытливо-проницательным взглядом. Прежде ей нравились эти глаза. Теперь они были ей несносны. Они оставляли в памяти как бы фосфоресцирующий след. Однажды в детстве мальчишки показали ей в кустах птичье гнездо — с каким восхищенным изумлением смотрела она на круглый птичий глаз, мерцавший сквозь густую листву этого таинственного обиталища! Взгляд мистера Уитфорда, впрочем, хоть чем-то и напоминая ей ту птичку, отнюдь не вызывал тогдашнего чувства детского восторга. Она вздохнула с облегчением, когда он уехал, и особенно порадовалась, что его нет, когда прибывший вслед за ним сэр Уилоби подверг ее мучительному объяснению, длившемуся целый час. Он привез дурную весть: его матушке леди Паттерн становилось час от часу хуже. Конец ее был недалек. Уилоби заговорил об ожидавшей его тяжелой утрате и об ужасе смерти вообще.

С философической небрежностью, как бы вскользь, он коснулся и собственной смерти.

— Общий удел, — сказал он. — Жизнь коротка!

— Это верно, — согласилась Клара.

В ее ответе ему почудился холодок.

— А вдруг вам придется потерять меня, Клара?

— Ах, Уилоби, но ведь вы в расцвете сил!

— Как знать? Быть может, мне суждено погибнуть завтра!

— Зачем вы так говорите?

— Затем, что надо быть готовым ко всему.

— Но для чего это нужно?

— А вдруг, мой ангел, вы меня потеряете?

— Уилоби!

— О, как горько будет мне вас покинуть!

— Милый Уилоби! Вы расстроены, но ваша матушка, может, еще и поправится, давайте надеяться на лучшее. Я помогу за нею ухаживать, я ведь и прежде предлагала, помните? Мне бы очень хотелось — я умею ходить за больными, правда!

— А главное — мысль, что, и умирая, не умираешь весь!

— Разве она не утешительна?

— Не для того, кто любит.

— Но ведь в ней залог встречи с любимыми!

— Ах! Но взирать оттуда и — как знать? — увидеть вас… с другим!

— Как? Меня? Здесь?

— Ну да, женой другого. Вас, мою невесту! Ту, что я зову своею. Ведь так оно и есть — вы принадлежите мне! И вы все равно остались бы моею… даже если бы… — о, ужас! Впрочем, все возможно. Женщины верны себе: их стихия — измена. Я их знаю.

— Перестаньте, Уилоби, терзать и себя и меня! Пожалуйста!

Он погрузился в глубокую задумчивость.

— А может быть, вы все же исключение? Может, вы святая? — спросил он вдруг.

— Боюсь, что если я чем и отличаюсь от своих сверстниц, Уилоби, так это большей ребячливостью.

— Но вы меня не забудете?

— Никогда.

— И будете моей?

— Я и так — ваша.

— Вы клянетесь?

— Клятва уже дана.

— И вы будете моею даже после моей смерти?

— Брак есть брак, чего же больше?

— Клара! Клянитесь, что вы посвятите нашей любви всю свою жизнь! Ни взгляда — другому! Ни слова, ни вздоха, ни помысла! Вы могли бы?.. ах, мне даже страшно подумать!.. Могли бы вы… себя сохранить? Быть моею и там, наверху… оставаться моею в глазах света, даже если меня самого уже не будет… быть верной моему праху? Скажите! Обещайте! Быть верной моему имени! Ах, я словно слышу их всех! «Вон идет его вдовушка!», «Леди Паттерн — то, леди Паттерн — се», и так на все лады. Вдова! Вы себе не представляете, как отзываются о вдовах! Но нет, закройте ваши ушки, мой ангел! Впрочем, если овдовевшая женщина следует своим путем и никого к себе не подпускает, ее невольно начинают уважать, и тогда ее покойный супруг не становится жалким посмешищем в глазах света, услужливым глупцом, который уступает дорогу другому. Нет, он продолжает жить в сердце своей супруги! Так же как — о моя Клара! — я живу в вашем сердце, независимо от того, где я — здесь или там! Жена или вдова — для любви нет такого различия! Я ваш супруг — навеки! О, скажите это слово! Успокойте меня, я больше не в силах переносить такую муку! Да, я сейчас удручен, вы правы, и у меня есть на то причина. Но мысль эта преследует меня с той самой минуты, как мы соединили наши руки: добиться вас — лишь затем, чтобы потерять!..