Его звали Отакар - [82]

Раздалось пение хора:

Костер запылал на берегу Рейна,

На нем вдали от родины умирал ее сын…

Песня неслась над лугами к реке Самаре. И какими близкими показались вдруг в это суровое военное время события, от которых их отделяло пятьсот двадцать семь лет.

— Средневековая немецкая реакция, — говорит штабс-капитан Прохазка, — решила сжечь констанцского мученика в благой надежде задушить тогдашнее народное движение в самом зародыше. Но результат получился совершенно противоположный. Пламя костра в Констанце послужило сигналом восстания всего чешского народа, поднявшегося на священную народную войну против иноземных захватчиков. Нынешние потомки средневековой немецкой реакции казнят сотни и тысячи чешских мучеников, они сожгли Лидице и Лежаки. И все это делается для того, чтобы задушить ширящееся народное сопротивление и продлить, пусть даже на короткое время, свое временное господство в чешских землях.

Бойцы внимательно, почти с благоговением слушают рассказчика. Это не только дань уважения великому земляку и воспоминание о важном историческом событии. Бойцы чехословацкой части в эти минуты мысленно становятся под знамена войск Яна Жижки. На них переходит их решимость и святая вера в победу. Борьба, начавшаяся более пятисот лет назад, обязательно будет успешно завершена с помощью Красной Армии.

— Потерпев тяжелые поражения, враги вынуждены были капитулировать и заключить с Чехией перемирие. Такого результата могла добиться только истинно народная армия, сражающаяся за свободу и жизнь народа и возглавляемая такими гениальными полководцами, каким был Ян Жижка из Троцнова…

Настоящее и будущее каждого народа вырастает на живительной почве прошлого. Костер, вспыхнувший теплым бузулукским вечером 5 июля, стал символом единства в борьбе против фашизма. И во многих других местах за рубежом, где находились чехословаки, в ту ночь к небу взлетели точно такие же языки пламени, выражавшие гнев и решимость чехословацких патриотов биться за правое дело.

4

В Бузулуке для надпоручика Отакара Яроша не было ничего главнее военного обучения. Домой он возвращался очень поздно. Иногда он не виделся с хозяевами по нескольку дней. Боевая подготовка шла полным ходом. Проводились дневные и ночные ротные и батальонные тактические учения, длительные марши, стрельбы… Ярош обращает внимание на каждую мелочь, стремясь добиться лучших в батальоне результатов.

Первая рота стоит строем на полигоне. Солнце едва высунулось над кронами деревьев. Раннее утро. На траве еще не высохла роса. В эти жаркие дни занятия с личным составом решено начинать рано утром, потому что днем находиться на солнце было просто невозможно.

Ярош, поставив ноги на ширину плеч, обращается к своим бойцам:

— Сегодня мы будем стрелять из ручного пулемета. Расстояние двести метров. Стрелять будем по мишени в рост человека. Оружие пристреляно, целиться нужно прямо в грудь. Принцип такой же, как и при стрельбе из карабина. Совместить мушку с прицелом, задержать дыхание, на спусковой крючок нажимать плавно, приклад покрепче прижать к плечу. Огонь вести будем короткими очередями… Командиры взводов, назначьте смены! Первый взвод стреляет первым.

Пока командиры взводов определяют смены, а первая из них готовится к отходу на огневой рубеж, Отакар Ярош ищет глазами Йозефа Томана. Он уже давно заметил, как тот щурится, глядя вдаль. Вчера он спросил его:

— Что у тебя с глазами? Ты плохо видишь?

— Да нет, но очертания предметов вдали немного расплываются.

— Почему ты не носишь очки?

Боец пожал плечами. У него нет очков. Он никогда их не носил. И потом… видит он не так уж и плохо.

Томан поймал на себе пристальный взгляд командира. Потом Ярош подозвал его к себе пальцем. Боец подбежал, встал по стойке смирно.

— Пан поручик…

Ярош открыл планшет, вытащил оттуда очки.

— На, попробуй!

Удивленный солдат берет протянутые ему очки с металлическими дужками, надевает их, моргает глазами.

— Как видишь?

— Отлично вижу, пан поручик, — просиял солдат.

— Тогда оставь их у себя. Но чтобы стрелять только в яблочко, ясно?

— Есть! — выпалил Йозеф Томан.

Когда он закончил стрельбу и отошел от пулемета, Отакар Ярош, стоявший в стороне, опустил руку с биноклем, в который он рассматривал мишень, подошел к Томану и похлопал его по плечу:

— Ну видишь, отлично! Молодец!

Бывшие бойцы до сих пор как одни твердят: «Он всегда пекся о том, чтобы в роте был порядок. Он был строгий и в то же время справедливый и требовательный командир».

Однажды рота его порядком рассердила. Они возвращались с занятий в казарму. Ярош любил, чтобы во время передвижения строем его бойцы пели. Рота знала множество строевых песен, чешских, словацких, украинских и русских. Его лицо сияло от удовольствия, когда ребята, разучив какую-нибудь новую песню, браво шагали по улице и их мужские голоса разносились далеко вокруг. Он, как всегда, шел пружинистым шагом впереди, гордый за своих орлов. С песней они обычно входили на улицы города. Ребята пели так громко, что едва не дрожали стекла в оконных рамах.

В тот теплый летний вечер рота возвращалась домой с изнурительных занятий. Обмундирование пропотевшее, лица запыленные. Они вяло переставляли ноги, глядя с безразличным видом себе под ноги. Единственным желанием бойцов было побыстрее добраться до казармы, и никому из них не пришло бы в голову петь.