Его звали Отакар - [77]

Несмотря на то, что сам Ярош на фронте не был, все, чему он учил своих бойцов, оказалось в высшей степени верным.

Занятия в роте проходили в любую погоду: в дождь, туман, в летнюю жару и трескучий мороз. Здесь властвовал испытанный практикой суворовский принцип: «Тяжело в ученье — легко в бою!» И Ярош всегда и во всем был примером.

Однажды он отдал приказ перейти вброд реку. Погода, как назло, была отвратительной. Похолодало. Уровень воды в Самаре после дождей повысился, течение убыстрилось. Первым вошел в воду Ярош. Подняв автомат над головой, он без особого труда перебрался на другой берег. Не мудрено, он был сильным, закаленным человеком, спортсменом. За ним пошел первый взвод, потом второй. А вот из-за третьего взвода ему пришлось возвращаться назад. Дело в том, что в третьем взводе был боец по имени Васил Дуб, которому из-за его маленького роста не очень хотелось форсировать реку. Он сразу определил, куда ему достанет вода. До самого подбородка, а то и выше. Конечно, ему было страшно, но Ярош шел невдалеке от него и в любой момент пришел бы на помощь. Разве не будут бойцы любить своего командира!

Такую атмосферу, когда нужно побороть страх, Ярош создавал постоянно. Иногда он делал это намеренно, но чаще она создавалась сама собой под влиянием обстоятельств.

Под командованием Яроша рота постепенно становилась боеспособным, сплоченным коллективом. Несмотря на то, что ее командир был строгим и требовательным и никому не давал спуску, солдаты любили и уважали его. Добиться любви командира было трудно, и все бойцы знали, кто из них достоин ее, а кто нет. О Яроше в батальоне ходили разные истории.

Когда стрелковые занятия закончились, надпоручик Ярош построил роту, которой очень гордился, потому что она была первой в батальоне, и обратился к бойцам:

— Среди нас есть прекрасные стрелки. Это хорошо. Но стрелять на фронте придется в совершенно иных условиях, нежели на стрельбище. Здесь вам стрелять никто не мешает. А там над вашей головой, а может, и в вашу голову будут лететь пули. И при этом все равно у вас не должны будут дрожать руки. Одним словом, у вас должны быть крепкие нервы. И их надо закалять здесь.

Сказав это, Ярош взял грудную мишень и пошел к тому месту, где стояли остальные мишени. Там он вытянул правую руку с мишенью в сторону и крикнул, чтобы первый из названных лучших стрелков, открыл огонь из положения лежа по этой мишени. Солдата аж покоробило. Но он все-таки лег на огневой рубеж, долго и тщательно целился.

Когда раздался выстрел, Ярош даже не вздрогнул. Он продолжал стоять, прямой и спокойный. Пуля попала в мишень; стрелок и все бойцы роты, затаившие дыхание от напряжения, с облегчением вздохнули.

Ярош был человек твердый и некоторым, может быть, казался даже суровым, но как тогда объяснить его частые уединенные прогулки с фотоаппаратом.

Однажды, возвратившись из одной такой прогулки, он сказал: — Их было шесть. — Он имел в виду волков. Он любил за ними наблюдать, даже, возможно, специально выслеживал их.

Не совсем безопасное увлечение. Может, он хотел испытать свое бесстрашие, решительность, умение метко стрелять? Очевидно, так. В душе он был и оставался романтиком, что влекло его к приключениям и даже опасным.

Июнь 1942 года. Жаркое бузулукское лето. Солнце палило как раскаленная печь. Сержантская школа ликвидирована. Курсанты, сдавшие выпускные экзамены, радовались присвоенным званиям. И вдруг произошло такое, чего никто никак не мог ожидать. Выпускники школы не любят об этом вспоминать, но событие это врезалось в их память.

Вот что рассказала Вера Тиха:

«Окончившие школу вели себя как маленькие дети. Эда в шутку стал наскакивать на Тонду. Сначала они толкались плечами как два петуха. А потом стали бороться. Образовался круг, выпускники, смеясь, подзадоривали боровшихся, подсказывали им:

— Обхватывай его покрепче, да от земли отрывай!

— Ножку, ножку ему подставь.

Тонда сильно зажал в локте правой руки шею Эды и поднял его на бедро. Смеясь, он проговорил: — Ну что, хватит?

Эда не отвечает. Не сопротивляется. Его тело как-то странно обмякло, потяжелело, руки повисли как плети. Тонда ослабил захват. Его соперник безжизненно свалился на землю.

— Что с ним?

— Потерял сознание.

Смеха как не бывало. Тонда стоит сам не свой. Кто-то пытается привести Эду в чувство при помощи искусственного дыхания.

— Доктора! Быстрее доктора! Бегите за доктором!

Нетерпеливое ожидание. Наконец прибегает доктор. Объяснять ему нет времени. Он нагибается к лежащему телу, щупает пульс, кладет ухо на грудь, слушает, потом приоткрывает солдату веки и, беспомощно пожав плечами, встает:

— Он мертв!

Его слова звучат словно гром. Все стоят, как пришибленные. Ребят жжет сожаление о случившемся, мучает беспомощность.

Произошедший трагический случай, естественно, расследуется. Один за другим очевидцы рассказывают, как было дело. Все заявляют, что Тонда не виноват в смерти товарища. Произошел несчастный случай.

Однако Тонда ходит как в воду опущенный, его постоянно гложет мысль, что он убил приятеля. Ему не хочется ни есть, ни пить, бедняга лишился сна, стал сторониться товарищей.