Его «величество» грабеж - [35]

Виталий вспомнил, как на заводской партийной конференции начальник цеха КИПиА критиковал создание этих кооперативов на заводах, их бесконтрольном механизме образования и регистрации за взятки. Они плодятся как клопы, высасывая деньги из промышленности, возрождая буржуазию, чем нарушают справедливость и тут же гибнут, прихватив выручку, оставляя зловонный след ненависти и злости советских граждан. Эта перестройка ведет к хаосу, гласность — к засилью демагогии в государственной политике, а ускорение расшибет нашу экономику как машину, врезавшуюся в столб. И все это соответствует плану бывшего начальника американского ЦРУ А. Даллеса: «Наше дело — работать и создать жесткие и унизительные условия для этого коммунистического режима».

В притихшем зале Степан Федорович сошел с трибуны.

Но что началось потом: директор обвинил его в извращении линии партии, председатель головной группы народного контроля в склочничестве, председатель завкома обиделся на оббирание рабочего класса. А заводская многотиражка опубликовала статью «Раскачиватели лодки», где заслуженного ветерана, лауреата ВДНХ, лауреата премии Совета министров СССР обвинили, выделив заголовки: в нагнетании эмоций, выкрики вместо дел, митинговые страсти вместо работы, под видом заботы о комбинате он использует свободу слова для раскачивания лодки и еще много приписали ему эпитетов.

Виталий только сейчас понял глубокий смысл возмущения на цеховом партийном собрании Музы Павловны Варнавских: «Сейчас благополучие высококвалифицированного и добросовестного работника не зависит от его труда, всех подравняли удержаниями из зарплаты и лишением премий, а отношение между людьми обострилось из-за возможности одних иметь дополнительный приработок, а других на них со злобой созерцать».

— Поживем — посмотрим, — произнес он излюбленную фразу и пошел в опустевшую бытовку, долго мылся, фыркался, не замечая ни струй воды, ни машинальных движений, а потухшие глаза и неуравновешенные мысли вели его ноги домой.

Дома, как всегда, Юрик у телевизора со своими боевиками и порнухой. Людмила подала ужин, он что-то жевал, глотал, не замечая вкуса и резкости перца.

Напротив сел Юра и ласковым елейным голоском обращается:

— Папа, меня в армию берут.

Отец поднял глаза и будто вспоминал, когда же он его называл так. Сообразил о чем идет речь, оживился и с радостью:

— Поздравляю. Ты повзрослеешь, возмужаешь, это поможет выбрать правильный жизненный путь.

— Но я не хочу! — с утверждением и возмущением вырвалось у Юрия.

— В мою бытность, продолжал отец, парень, не сходивший в армию считался не полноценным, а юноша, не подходивший по состоянию здоровья, пытался скрыть это от призывной комиссии.

— Папа, ты совершенно в другом времени живешь, сейчас все мои друзья пытаются «откосить» от армии.

Услышав непонятное слово, отец потупился.

— Не хотят служить, — услужливо пояснил Юра.

— Почему все? Вова Хижняков поступил в военное училище, Рома служит, Виктора Гаранина призвали, многие другие в армии.

— Ты орденоносец, депутат городского Совета, уважаемый человек, всегда где-то заседаешь. Поговори с кем надо, уплати, если кто попросит.

Не вникая в глубину сказанного, Виталий подумал: «Как ненадежно защищены наши дети, юное поколение от фальшивых и лживых голосов западного воздействия».

Юрию показалось, что отец прокручивает варианты и энергично начал подсказывать, кому и сколько можно заплатить. Расширяющиеся глаза Виталия, еле удерживающиеся в орбитах, желваки набухли, лицо начало бледнеть, запинаясь он выдавил:

— За что платить? За то, что вас уводит от защиты отечества умелая поднаторевшая в ловле незакаленных душ, рука!

Юрий замер.

— А ты заработал?! — дрожащим от злости голосом пытал отец. — Учиться не хочешь, работать не хочешь, в армию не идешь! Ты кто есть? Тунеядец! — как плюнул Виталий и отвернулся.

Повернувшись, глядя в бегающие глаза Юрия, продолжал:

— Неужели мои рассказы об армии, целине, нашей с мамой работе нигде у тебя не задержались и не оставили ни хорошей мысли, ни добрых чувств?

— Нужны мне ваши комунятские рассказы, нацепите свои бляхи на грудь и радуетесь как дети, прожили в этом своем совковом СССР(е) в роли пламенных коммунистов и больше знать ничего не хотите, отвяжитесь от меня со своей армией! — схватил куртку, саданул дверью и стрелой выскочил.

То ли описывать дальнейшее, то ли нет. Но юноша, не заработавший куска хлеба и не стремящийся этого делать, сразил отца наповал, психологический удар сына окончательно парализовал своим ядом его волю. Глаза наполнились слезами, затряслись сгорбившиеся плечи, спазм в горле не дает произнести ни слова. И только ласковые руки жены, обнявшие его голову, откуда-то издалека нежные слова «Успокойся, родной. Пусть наша жизнь была такой, какой она есть, а они делают свою» спасли его от инфаркта.

Уткнувшись в милые груди жены, он никому не показал слезы, которые приняла кофта Людмилы.

Назавтра был выходной. Они долго валялись в постели, предавшись ласке и любви. Сережа отдавал полностью себя работе и подготовке к свадьбе. Сегодня тоже отсыпался. Юрия не было, но о нем старались не говорить, потому что стали привыкать к его постоянному отсутствию.