Его величество Человек - [82]

Семья кузнеца отогрела его. Коля вдруг увидел, что вокруг совсем не пустырь, что жизнь не такая бессмысленная штука, как ему представлялось, что, кроме забот о том, где и как поесть, на свете существует множество других важных и увлекательных дел.

После того как Коля пришел в дом Махкама-ака, к нему вернулась счастливая способность видеть мир прекрасным, получать наслаждение от хорошей музыки, от купания в речке, волноваться и страдать, когда кому-то в большой семье бывало не по себе. С уходом отца на фронт на его плечи легла огромная ответственность. Все, что было до того, было дет

ством, теперь Коля стал взрослым. Он понял смысл слов «человек родился заново». В этом доме родился заново он сам, вырос, обрел родителей, младшим он сейчас вместо отца. «Уста»! Коля улыбнулся, но тут же посерьезнел: «Только бы мама скорее поправилась!» На душе опять стало тревожно...

—Коля! Ты что там делаешь?

На айване, освещенная серебристыми лучами луны, стояла Ляна.

—Ляна, досмотри, какая луна — круглая, огромная, как тыква.

Девочка с тазом в руках спустилась во двор.

—Вырвало ее,— хмуро сказала она.

—Опять?

Мехриниса уснула далеко за полночь, спала она беспокойно, металась, стонала. Коле стало жалко Ляну — девочка на ногах не стояла. Он заставил ее лечь, а сам до рассвета просидел у постели матери. Светало, когда его сморил недолгий сон. Ляна подоила корову, дала пойло теленку, а Коля собрался уже на работу, и тут пришла врач. Осмотрев Мехринису, она сказала, что ее надо немедленно положить в больницу. Мехриниса сопротивлялась, слабым голосом доказывала, что дома ей лучше, но врач не стала и слушать. С воспалением легких не шутят.

Дети примолкли. Не было слышно даже Леси, обычно пристававшей ко всем и без умолку болтавшей. Все ходили на цыпочках, разговаривали полушепотом. Перед завтраком ребята вдруг, не сговариваясь, вошли к матери. «Если я лягу в больницу, что станет с ними?» — думала в ужасе Мехриниса. Она не смогла даже приласкать, ободрить детей, только бормотала что-то невнятное, стараясь не показать, как ей плохо. «А что, если настал мой час и я умру, пойдут ли они за моим гробом, плача и причитая? Будут ли ходить на кладбище, как Батыр, будут ли вспоминать меня или на другой же день разойдутся в разные стороны?.. Нет, нет, не такие это дети...» Мехриниса закрыла глаза.

Дети испугались.

—Не закрывайте глаза, джан ойи! — Абрам кинулся к матери.

—Мне легче. Не бойся... Вы же опаздываете в школу. Скорее идите пить чай... Спасибо, детки мои, спасибо,— тихо сказала Мехриниса.

Дети на цыпочках пошли к двери. Провожая их внимательным взглядом, больная подмечала все: осторожную поступь, печальные глаза, понуренные головы, беспомощно повисшие руки. Последней вышла Галя. Чулки у нее на ногах были разного цвета. «Да,— подумала Мехриниса,— я нужна им!» Эта мысль на несколько мгновений словно исцелила ее, она почувствовала себя сильной, крепкой, какой была в молодости, в те далекие дни, когда все казалось великолепным и жизнь дарила одни радости... Но ведь только теперь пришло настоящее счастье. Мехриниса впервые ощутила его в ту минуту, когда прижала к груди Батыра и у нее сладко затрепетало сердце, но окончательно и вполне осознала его только сегодня, сейчас. Счастье ее — это дети! Захотелось обнять их, каждого, ощутить тепло детских волос, взглянуть в ясные, живые глаза. Но бедная Мехриниса даже привстать не смогла и только прошептала:

—О аллах, если настал мой час, я согласна... Но не лишай меня... Я хочу сказать не то: не лишай этих детей радости! Позволь мне жить только для них. Пусть им будет хорошо. Прошу тебя, умоляю... Нет, требую!..

Ляна наклонилась к матери, положила ладонь ей на лоб.

—С кем вы говорите?

—А?..— Мехриниса пришла в себя.— Слава аллаху, слава аллаху...

В больницу ее отвезли только после полудня, когда Коля был на работе. Захира и Карамат помогли медсестре довести Мехринису до машины. Захира поехала проводить соседку и забрать ее вещи, а Карамат осталась помочь по хозяйству.

Глава двадцать пятая

Малорослый, старый и тощий осел еле тянул расшатанную арбу. На колдобинах копыта осла скользили, ноги разъезжались, арба наклонялась — вот-вот свалится в канаву. Сидевшая в сене девочка испуганно таращила глаза и норовила покрепче уцепиться за мешки, которыми была гружена арба.. Девочке на вид было лет пять-шесть, с плеч у нее неуклюже свисала большая истрепанная фуфайка. Коротенькие, мелко заплетенные косички, торчавшие из-под вышитой тюбетейки, смешно тряслись. Ослом правила мать девочки. В пути они были уже давно: выехали рано, когда в степи дул резкий, пронизывающий ветер. Вначале девочка дремала, облокотясь на мешок и закутавшись в фуфайку. Когда арба свернула на большую дорогу и далеко позади остались кривые улицы кишлака с развалившимися дувалами, она принялась ощупывать мешок и, обнаружив место, где мешковина истерлась, пальчиком проделала дырку. Палец уперся во что-то жесткое, оказалось — в урюк. Девочка посмотрела на мать — та, видно, ничего не замечала, шагая рядом с ослом по обочине дороги и о чем-то думая. Тогда девочка потихоньку вытащила несколько урючин и засунула в рот. Она была уверена, что теперь-то уж никто не узнает о ее проделке, и вовсе не подозревала, что щеки ее надуты, а губы все время шевелятся. Дырка в мешке увеличивалась, теперь в нее входили два-три пальца и можно было выбрать урюк по вкусу.