Его величество Человек - [5]

—Пусть себе сажает! Мне-то что! А пока он ломает. Неужели я должна молчать? Я все силы отдаю этим деревьям!

—Ты думаешь о силах, отданных деревьям, а о силах, которые отданы мальчику, ты подумала?

—Вы упрекаете меня? — В голосе Мехринисы послышалась обида.

—Меня огорчает, что ты причинила боль такой же работящей женщине, как ты сама. Тебе жалко яблоню, а что бы ты сделала, будь это твой сын? Подумай-ка!

Из глаз Мехринисы полились слезы. Еще минуту назад Мехриниса чуть было не начала спорить с мужем, но сейчас ей было уже не до этого. Она сидела молча, и только горькие слезы застилали ей глаза. Трудно было поверить, что эта поникшая, печальная женщина и есть та Мехриниса, которая только что готова была избить соседского мальчишку и яростно скандалила с Таджихон.

Говорят, дом, где дети,— базар, дом без детей — мазар[12]. Однако в доме Махкама-ака жизнь всегда била ключом; супруги трудились и жили в дружбе и согласии. Но оба, скрывая это друг от друга, терзались общей бедой.

Махкам-ака не хотел делиться с женой, чтобы не причинять ей боли. Жена тоже страдала про себя, жалея мужа. Когда женщины затевали разговор о бездетности, Мехриниса отвечала им колкостями, но сердце ее сжималось от боли.

Глава вторая

Салтанат не спалось. Она извелась от бессонницы, дожидаясь наступления утра. Мысленно девушка облетела весь мир. Одинарная курпача с вытканными по ней яблоневыми цветками была для нее летающим ковром, белая пуховая подушка, которую она обнимала,— спутницей. Чего только не передумала Салтанат за ночь! Правда, вчера, получив от отца письмо, и она и мать немного успокоились. Видимо, поэтому мать, которая обычно по вечерам долго ворочалась в постели, быстро заснула: закрыла глаза и стала легко посапывать, словно младенец. А Салтанат села на летающий ковер, обняла подушку и... отправилась в путь. Облетела фронт вдоль и поперек, перелетела через реки, через горы и долетела до лесов. Нигде не встретила она своего брата Сираджиддина. Жив ли он? Если жив, почему не пишет?.. Ух, подлая война! Не было бы войны, вернулся бы брат со службы домой. Встретила бы Салтанат его на вокзале, надела бы ему на голову вышитую тюбетейку. Непременно увидел бы Батыр-ака тюбетейку на голове Сираджиддина, посмотрела бы Салтанат в глаза Батыру. Поняла бы, понравилась ему тюбетейка или нет. И стала бы заканчивать вторую тюбетейку с таким же узором... О, брат Сираджиддин, где ты? Или... Нет, нет!..

Мигая мокрыми от слез ресницами, Салтанат взглянула на мать.

«Слава аллаху, что от папы пришло письмо,— подумала она,— а то бедная мама совсем извелась бы! Может, будет известие и от брата, может, отец что-нибудь разузнает. В письме он пишет: «Ты глава семьи, моя опора, доченька. Что поделаешь! Береги себя, болиш[13] ты мой».

Батыр-ака тоже всегда называет Салтанат «мой болиш». «Да ну тебя, я болиш только для моего папы»,— говорит Салтанат, а он все пристает: «Я хочу отнять у твоего папы его «болиш».

«А теперь... не будет у меня и моего Батыра-ака! Будь проклята война! Кто только выдумал тебя! Вдребезги разбила ты все мои мечты... И разве мало по всей стране таких, как я...»

Салтанат испуганно посмотрела на мать. Кандалат-биби[14], освещенная звездами, улыбалась во сне. «Мамочке моей, бедняжке, что-то приснилось. Кого же она увидела? Брата ли? Папу! Так мама обычно улыбалась, когда папа ей говорил: «На свете только ты да я, мой навват»[15]. Стоило отцу произнести эти слова, мать, в каком бы настроении ни была, тут же засмеется и скажет: «Ну и чудной твой папа, доченька». Может, и сейчас во сне отец повторил ей эти слова. Мамочка думает о всех нас. Думает и о Батыре-ака. Как горевала она, когда умерла его мать. «Не повезло бедному парню. Вот если бы он был женат... — сказала мама тогда, и сказала это с сочувствием, а про себя, наверное, подумала: «Было бы лучше, если бы вы успели сыграть свадьбу».— Бедняжка покойница ради своего единственного сына прожила всю жизнь вдовой, но не успела порадоваться его счастью. О, преходяща эта жизнь, доченька... А Мехриниса тут как тут, на готовенькое... Своих-то детей нет, вот и взяла к себе племянника — душу тешить».— «Мама, не говорите так. Вдруг услышит «Махри-апа».— «Что ты, доченька, свихнулась я, что ли, кому-нибудь говорить такое, к слову только пришлось!»

Салтанат тогда не совсем поняла смысл слов матери. Не хотела ли она сказать: «Если бы вы успели сыграть свадьбу, Батыр не пошел бы в дом Мехринисы?»

Салтанат снова посмотрела на мать. Улыбка уже исчезла с ее лица, но она еще спала.

«Мама пока ничего не знает. Что будет, если узнает?.. Ведь не знает еще и сам Батыр-ака...»

Салтанат тяжело вздохнула и легла на спину. Посмотрела в небо. Какая безумно длинная ночь! Пятна на светлом диске луны почему-то напомнили Салтанат пятна на лице миловидной, белолицей, полненькой женщины, которой так шла беременность. Откуда Салтанат в голову пришло это сравнение? Она и сама поразилась ему. Сейчас луна, ведя за собой своих детей, гуляет по небу. Вот она не спеша уходит домой, а ее веселые дети врозь и группами кружатся, мигая сверкающими глазами...