Его любовь - [136]

Тарас сдержанно успел вставить:

— Здесь у меня много работы.

— Похоже, что здесь удерживает вас не только работа, — рассмеялась Кейкуатова. — Поверьте, что и у нас вы тоже кое-что найдете для души.

Тарас в замешательстве улыбнулся:

— Если я вас правильно понял…

Кейкуатова поспешила уточнить:

— Говорят, вы любите детишек и чудесно пишете их портреты. Я хотела бы увидеть на полотне и моих малюток… — И, подумав, кокетливо добавила: — И себя тоже!

— Не исключено… со временем… — рассеянно произнес Тарас, но тут же вспомнил, что собирался побывать в Седневе, у Лизогубов, а это совсем рядом с Бигачем. И уже твердо добавил: — Приеду, обязательно.

На лице Кейкуатовой засияла довольная улыбка. Обещание Шевченко княгиня приписала прежде всего своему женскому обаянию и умению добиваться желаемого.

— И я снова буду вас ждать, — с напускной печалью вздохнула она. — Это уж наша женская участь — ждать… Я не собиралась касаться такой деликатной темы, — она перешла на интимный тон, — но поскольку Варвара Николаевна открылась мне и прочла повесть своей жизни…

Тарас невольно помрачнел: совершенно непонятно, к чему Варвара открывает душу этой великосветской львице, чванливой госпоже, да еще и прочла ей исповедь своего сердца!

Заметив, как изменилось лицо Тараса, Кейкуатова сказала:

— Догадываюсь, что для вас самого это неожиданно, странно. Но вы же благородный человек, с добрым, искренним сердцем, и должны пожалеть Варвару Николаевну. Она в таких вещах наивна и неопытна. Да еще и обойдена судьбой. Вы помните то место, где она пишет о старой деве? Старая дева — лира с порванными струнами. — Кейкуатова сделала паузу, будто взвешивая то, что намеревалась и не решалась сказать, но все же сказала: — Поверьте, она не героиня вашего романа.

Тарас смотрел на нее проницательным осуждающим взглядом: какой роман? Какая героиня? Да разве она, эта светская дама со всеми своими предрассудками и условностями, может понять хоть чуть-чуть, хотя бы в общих чертах, что происходит в его сердце! Разве она способна понять его состояние, постичь его помыслы! Он привык уважать человечность и на добро отвечать добром, а за крупицу ласки готов многим пожертвовать. Но есть вещи, которыми жертвовать нельзя. Никогда!

Чтобы прекратить этот разговор, Тарас напомнил:

— Я побываю в Бигаче. По дороге в Седнев заеду и к вам.

Последние слова очень не понравились Кейкуатовой, — со своими соседями Лизогубами была она в прескверных отношениях, и то, что Шевченко посетит ее лишь по дороге в Седнев, показалось ей оскорбительным.

— Благодарю! — сухо бросила она и горделиво протянула для поцелуя свою изнеженную руку.

Возвращаясь от Кейкуатовой, Тарас зашел в библиотеку — хотел узнать, не прислали ли уже «Молодик» с его стихами, и на пороге встретился с Капнистом.

— О, Тарас Григорьевич! — воскликнул тот, словно обрадовавшись. — А я вас разыскиваю. Вот здесь, — он держал в руке какую-то книгу, — есть кое-что для вас интересное.

Но это был не альманах, а журнал «Москвитянин». Оказывается, в одиннадцатом номере помещена рецензия на поэму «Гайдамаки».

Они уселись на широкий диван, и Шевченко, раскрыв журнал, стал с интересом читать, Капнист внимательно следил за выражением его лица и, заметив, что Тарас помрачнел, как тогда в гостиной, когда он, Капнист, заговорил о недостатках прочитанной поэмы «Тризна», неожиданно напомнил:

— Кстати, замечания, высказанные в журнале, во многом совпадают с моими. Припоминаете?

Шевченко поднял голову, прищурил глаза — то ли вспоминал, что ему говорил Капнист, то ли просто старался сообразить, о чем тот тараторит сейчас. А-а, да-да, рецензент, так же как и этот, упрекает его: в поэме много жестокости, крови, а это, мол, несовместимо с настоящей художественностью. Однако он, Тарас, именно так и хотел изобразить гайдамаков, чтобы это великое народное движение прошлого напоминало людям о необходимости борьбы.

— За свободу всегда рекой лилась кровь… — сказал Тарас. — Разве же не за это и вы когда-то сидели в Петропавловской крепости?

Косматые брови Капниста недовольно сдвинулись на переносице. Ему или не понравилось это напоминание, которым, как казалось Тарасу, следовало бы гордиться, или покоробило его сравнение дворянского движения против монархии с крестьянской войной против панов.

Но спорить с неистовым Тарасом Капнисту не хотелось.

И он сказал, переводя разговор на другую тему:

— Осмелюсь просить вас, друг мой любезный Тарас Григорьевич, и для меня сделать копию с княжеского портрета. Копия для Тарновского выполнена блестяще, и мы, в Ковалевке, хотели бы тоже иметь, так сказать, образ дорогого всем нам Николая Григорьевича. Между прочим, я давно уже собираюсь пригласить вас к себе.

Ироническая ухмылка мелькнула на губах Шевченко — что это все они сегодня, как сговорившись, приглашают его к себе в гости? А может быть, и в самом деле сговорились, чтобы только увезти его отсюда, из Яготина, куда-нибудь подальше от Варвары?

Эта мысль напомнила о том, что не давало ему покоя последние дни..

Разве же он желает Варваре зла, разве хочет, чтобы из-за него терпела она всякие неприятности! И разве не понимает, что, если бы и полюбил ее, им все равно никогда бы не стать мужем и женой. Этому воспротивилось бы все светское общество. Вся близкая и дальняя родня, знакомые и незнакомые аристократы налетели бы на Варвару как воронье и растерзали бы ее. И разве может он кривить душой и что-то ей обещать, обещать невозможное! Они разные люди, и даже любовь не может их соединить, потому что это сплошная выдумка, будто бы любовь способна преодолеть все препятствия и сделать чужих людей близкими и счастливыми. А если и способна, то ненадолго, потому что есть в жизни вещи, более сильные, чем страсть, чем любовь.