Его любовь - [112]

— А видел, — усмехнулся Тарас. — Дал бы бог век их не видеть.

— Я же училась в Киеве, в пансионате. Видела, как там люди живут, — продолжала Федосья, не уловив насмешки.

— И там не все одинаково живут, — вздохнул Тарас и, чтобы переменить тему, спросил, какие же она, Федосья, книги читала, когда училась.

Федосья ответила, что много читала, и стихи тоже.

А стихи чьи?

Девушка ответила не сразу, но все-таки вспомнила Лермонтова, который ей больше всего понравился. Тарас тоже любил его поэзию, поэтому спросил:

— А какое же стихотворение ты больше всего любишь?

Однако девушка неуверенно пожимала плечами — чувствовалось, что ничего она не читала. Наконец призналась:

— Портрет мне его в книжке понравился… в военном мундире… с эполетами.

Тарас выпрямился и долго, даже слишком долго внимательно смотрел на Федосью. Думал: «Эта из тех, которые книжку скорее извела бы на папильотки, чем удосужилась бы прочесть».

Какое-то время стояли молча, и слышно было, как тихо журчит вода.

Наконец Федосья сказала:

— Говорят, вы тоже умеете красивые портреты рисовать. А меня бы не нарисовали?

Тарас улыбнулся:

— Я пишу иконы, а ты еще не святая.

— А может быть, и святая! — улыбнулась и она.

— Тогда попробую, — засмеялся Тарас. — Пять-шесть сеансов — и портрет будет готов.

— Так это целую неделю будете меня рисовать? — разочарованно протянула Федосья.

Тарас сочувствующе развел руки.

Еще немного помолчали, явно не находя, о чем говорить.

— Пойдем? Ведь матушка велела тебе не задерживаться, — напомнил Тарас.

Федосья нехотя двинулась с места. Уже около своего плетня на какое-то мгновенье задержалась. Наклонилась так, что лицо ее оказалось совсем близко к лицу Тараса, вся пылающая и возбужденная, видимо ожидая, что Тарас обнимет ее, а может быть, и поцелует. Но Тарас лишь протянул руку, помог отворить калитку.

— Покойной ночи, Федосья.

— Прощайте! — и она бегом бросилась к дому. Уже с крыльца крикнула: — До свидания, Тарас Григорьевич, приходите к нам завтра! — Так громко пригласила, будто хотела, чтоб услышал ее не только Тарас.

А когда Тарас все же отправился к попу Кошицу (старики тоже приглашали его), то там, кроме Федосьи, оказался молодой попович, который-приехал на каникулы из бурсы, и его приятель, тоже киевский бурсак, сын священника из соседнего села.

Стол накрыли в садике, в летней кухне, где матушка варила разные варенья и готовила всевозможные наливки.

Сначала Федосья для развлеченья бренчала на гитаре, напевала модную песенку «Стонет голубок».

Тарас попросил:

— А спой-ка нам лучше «Ой, не ходи, Грицю, та й на вечорниці».

Этой песни Федосья не знала, и тогда Тарас сам задушевно спел ее.

Матушка платком вытерла слезы.

Потом разговорились о жизни крестьянской. Тарас с болью вспомнил о своих братьях-крепостных, о бедствиях всего народа и гневно произнес:

— И за кого только ты, Христос, дал себя распять!

Батюшка заметил, что Христос желал людям добра.

— Он-то, может быть, и желал, — сказал Тарас. — Однако плохо, что теперь другие, прикрываясь его именем, творят зло.

Тогда молодые поповичи, чтобы поразить столичного гостя своей ученостью, затеяли перепалку на богословскую тему, как они считали, в сугубо современном стиле. Тарас не вмешивался в их пустопорожнюю дискуссию. А когда поповичи окончательно вошли в раж, неожиданно спросил:

— А Смолько в Кирилловке? Или, может быть, тоже где-нибудь в городе голову забивает модными глупостями?

— Что? — удивленно и даже обиженно спросил сын Кошицы. — Какой Смолько?

— Да мой школьный приятель, — пояснил Тарас. — У дьяка Бугорского мы с ним из одного горшка березовую кашу ели.

— А-а, Смолько! — вспомнил старый священник. — Да здесь он, где ж ему быть. Волам хвосты крутит.

— Позовите его, — попросил Тарас. — Так хотелось бы с ним увидеться. Может быть, ты, — обратился он к сыну хозяина, — позовешь его сюда?

Попович надулся. Ему страшно не понравилось, что Шевченко не дал ему выказать всю свою ученость и до конца не выслушал такие, на его взгляд, мудрые речи, да еще требует пригласить какого-то придурковатого Смолько, ни к каким наукам не способного и оставшегося в селе простым мужиком. А особенно неприятно было то, что все это происходило в присутствии однокашника по бурсе, — очень хотел показать, что со своим известным земляком Шевченко он на короткой ноге.

— Я скажу Федосье, — покраснев, произнес попович. — Пусть позовет. Для вас она постарается.

Этим попович хотел поквитаться с гостем за его вызывающую неучтивость.

— Зачем же Федосья, — возразил старик Кошиц, — пошли возницу Фому, пусть сходит, — батюшка не понял намека поповича, но в голосе сына все же уловил, что тот чем-то оскорблен, унижен, и решил напомнить, что дочка его Федосья — не служанка и не крепостная.

А когда вскоре несмело переступил порог Смолько, долговязый и неуклюжий, на диво для своего возраста чересчур уж застенчивый, Тарас бросился обнимать его и целовать. Хоть этот бедно одетый, сутуловатый человек был мало похож на прежнего худенького и бойкого ученика дьяка Бугорского, а все же он Тарасу особенно отчетливо напомнил далекие годы ученья, невеселые, трудные и памятные до слез.