Его любовь - [111]

Входишь в хату с улицы — и все кажется темным и мрачным, во всем, на что ни глянь, — ужасающая нищета и беспросветность.

К вечеру сошлась родня — братья, сестры, племянники и племянницы, и соседи собрались, потому что тоже услышали о приезде Григорьева Тараса, что теперь стал вольным и живет в самой столице, где и царь.

И Тарасу, чисто, не по-крестьянски одетому, сначала было как-то неловко среди этих простых, огрубевших от каторжной работы людей. Видел, как нерешительно подходили они к нему, как пробовали заговорить, словно с паном, на «вы», а ему было от этого и больно и стыдно.

«Милые мои, родные мои, — хотелось сердечно сказать каждому, — да ведь я ваш, я такой же, как и вы, был и останусь навеки. Ваше горе — мое горе, ваши надежды — мои надежды! Наши общие надежды и чаяния!»

Растроганный, Тарас крепко расцеловал всех, кто только был в хате, — и родных, и соседей, и просто знакомых, даже тех, кого не знал, но кто хорошо знал его.

Всхлипывала соседка баба Хлибчиха, рыдала безвременно состарившаяся Катерина, даже старший брат Микита, всегда мрачный и молчаливый, не удержался, вытер с небритой щеки тяжелым, как у молотобойца, кулаком непрошеную слезу.

Осип был самым веселым, а может, успел уже чарочку выпить из заготовленных к крестинам запасов.

— Чего завели, как на похоронах! — выкрикнул он. — Самый дорогой гость явился. Радоваться надо! Петь, а то и гопака дать такого, чтобы земля закачалась! А вы…

— И то правда! — согласилась баба Хлибчиха, которая тоже больше любила шутить, чем всхлипывать. — Пущай враги наши плачут! А мы будем пить и бога хвалить и мамашу нашу, что пить научила не одну простоквашу!

В садике в тени старой, еще дедом Иваном посаженной, развесистой груши разостлали на зеленой траве широкое рядно, вынесли туда закуски и выпивку — как ни туго жилось, а для такого гостя кое-что нашлось.

А когда подняли первую рюмку, да как затянули потом дружно песню громкую про голытьбу, что бить богатеев задумала, позабыли все, что Тарас сидит среди них, как барин, одетый. Что одежда! Одежда — пустое. Лишь бы сердце оставалось верным братьям своим, землякам и народу.

9

На крестинах у брата Осипа должен был Тарас быть кумом, а кумой хотели взять Федосью, дочь кирилловского батюшки Кошица. Тарас мальчонкой батрачил у попа и еще тогда знал ее девочкой. Теперь она стала красивой, чернобровой и румяной. И куда от правды денешься, увидев Тараса, такого молодого и неженатого, к тому же свободного художника Санкт-Петербургской Академии (так ей о госте сказал отец), вознамерилась его очаровать.

А что, если и на самом деле вспомнит Тарас их прежнюю, еще детскую дружбу, заметит карие, с лукавинкой глаза, пышный девичий стан да и влюбится?

«И стану я, дай-то бог, женой известного художника, — тайно прикидывала девушка, — и все соседские барышни, что сейчас задирают нос, будут со мной говорить совсем по-другому, с завистью и почтительностью».

Однако куму на куме, по церковным обрядам, жениться нельзя, и предусмотрительная Федосья ухитрилась увильнуть от кумовства, а кумой пошла младшая сестра Тараса Ярина.

На крестинах как на крестинах, как в песне поется:

Пили горілку, пили наливку,

Ще й мед буде́м пить.

А хто з нас, братця, буде сміяться,

Того будем бить.

Пели так, что, казалось, низко нависший потрескавшийся потолок старой хаты не выдержит и упадет. Словно навеки забылось и всякое горе, и барщина, и разные кривды и злоключения крепостной жизни.

Тарас, хоть и думал о том, что «еще один крепостной для пана Энгельгардта родился», тоже пел, и Федосья, усевшаяся рядом, так и млела от его бархатного голоса.

Старшая сестра Катерина, которая еще в детстве была Тарасу матерью, и тут старалась присматривать за ним, как за сыном. То миску с медом пододвинет, то рушник подаст утереться, то чарку нальет, да самой вкусной наливки, да все угощает, охает, а тут и Федосьины горячие взгляды на брата заметила и сказала:

— Вот бы, Тарасик, после крестин да еще и на твоей свадьбе погулять!

И кивнула многозначительно на Федосью. Девушка смутилась, заалела, как маков цвет, а Тарас весело ответил стихами:

Нащо менi женитися,

Нащо менi братись,

Будуть з мене, молодого,

Козаки смiятись.

— Э-э, не говори так, братец, — пожурила его Катерина. — Этого ни на каких вороных не объехать.

Тарас об этом и сам не раз думал — если бы, в самом деле, найти хорошую девушку на родной земле, в родном кругу, жениться на ней да и жить, как добрые люди живут. Но Федосья — та ли девушка, которая оправдает его чаяния?

И Тарас пошутил:

— Да так-то оно так, а Федосья-то как?

Девушка от этих слов раскраснелась еще пуще и вскоре стала собираться домой, дескать, уже поздно, рано темнеет, а мама велела не задерживаться. Тарас вызвался ее проводить. На улице было лунно и тихо. Вышли на плотину, что на Черном шляхе, остановились на деревянном мосту.

Глядя в воду, где мерцали далекие и в отражении еще более загадочные звезды, Тарас спросил:

— Как тебе живется, Федосья?

— Какая там жизнь, Тарас Григорьевич. От всего дегтем пахнет, — пожаловалась девушка. — Вот вы в столице живете. Там балы, танцы, театры. Наверно, и царя видели, царицу..