Его глазами - [67]

Последние дни своего отпуска я провел в семейном кругу, в Гайд-парке. Это было последнее рождество, проведенное с отцом. Как это ни странно, вопреки тону газетных заголовков и господствовавшей над всем атмосфере войны, для нас это были дни глубокого спокойствия и удовлетворенности. На краткий миг мы выключились из всего мира и снова были единой семьей, тем крепче сплоченной, что, как заметил отец год назад в Каире в День Благодарения, это была большая семья.

Стоявший посреди большой гостиной стол был отодвинут, а на его место водружена нарядно убранная елка. Для каждого из нас была приготовлена куча пакетов с подарками. В сочельник отец уселся в свое любимое кресло-качалку рядом с камином и открыл знакомую всем нам книгу; мы разместились вокруг него. Я растянулся на полу у камина, в котором приятно потрескивал огонь. Читая знакомую с детства «Рождественскую песнь», отец ритмично повышал и понижал голос. Мои мысли бродили где-то далеко и вдруг совсем исчезли. Тут Фей толкнула меня локтем в бок и сердито прошептала: «Ты храпишь, сядь!» Я виновато взглянул на отца, но он, не улыбаясь, подмигнул мне и продолжал читать. Я заметил, что он почему-то забыл вставить свой искусственный передний зуб в нижней челюсти. То же самое вдруг заметил и мой трехлетний племянник Крис, сын Франклина младшего. Он подался вперед и звонко сказал, прервав чтение:

— Дедушка, ты потерял зуб!

Это было утверждение, не требовавшее ответа, а поэтому отец, только улыбнулся и продолжал читать. Но Крис уже потерял всякий интерес к «Рождественской песни». Он встал, подошел к отцу, прислонился к нему и, протянув указательный палец к самому его рту, настойчиво продолжал:

— Дедушка, ты потерял зуб. Ты его проглотил?

На этот вечер с «Рождественской песнью» было покончено.

— В нашей семье слишком развит дух соперничества, чтобы читать вслух, — рассмеялся отец и захлопнул книгу.

— В будущем году, — сказала моя жена, — мы будем праздновать мирное рождество и будем слушать, как примерные дети.

— В будущем году, — сказала мать, — все мы снова соберемся дома.

В первый день рождества, когда все подарки уже были развернуты и оберточная бумага убрана, я подошел к отцу. Он сидел за своим письменным столом и тщательно наклеивал в альбом марки — один из самых приятных для него подарков. Я шутливо сказал что-то о марке Объединенных наций, которой в один прекрасный день он пополнит свою коллекцию.

— Так оно и будет, Эллиот, не сомневайся, — ответил он, — и даже раньше, чем ты ожидаешь. — Отец откинулся назад и протянул мне свою лупу. Как странно, ведь и я только что думал о такой марке. Не поставить ли мне этот вопрос на повестку совещания, которое состоится через месяц? — Отец засмеялся. — Или они заподозрят меня в низменных филателистических побуждениях?

— Значит оно уже определенно состоится через месяц?

— Настолько определенно, насколько это возможно в нашей жизни. Я с удовольствием ожидаю этой встречи. Перемена обстановки будет мне полезна.

— Не понадобится ли тебе адъютант?

Отец улыбнулся. — Это зависит от твоего начальства, Эллиот. Надеюсь, что дело уладится.

— Я тоже надеюсь.

— Но если даже из этого ничего не выйдет, мы во всяком случае скоро снова увидимся. Я серьезно подумываю о поездке в Англию в конце весны или в начале лета. По-моему, это лучший способ убедить английский народ и английский парламент в том, что Англия должна связать свои надежды на будущее с организацией Объединенных наций — со всеми Объединенными нациями, а не только с Британской империей, и не должна рассчитывать на то, что англичане могли бы втянуть другие страны в блок, направленный против Советского Союза.

Я спросил отца, действительно ли он верит в такую опасность.

— Этого следует ожидать, — ответил он очень серьезно. — Именно к борьбе против нее мы и должны сейчас готовиться. — Помолчав, отец продолжал: — Впрочем, это неподходящая тема для рождества. — Мать, подошедшая к нам, решительно заявила:

— Именно это я и хотела сказать. Мы ведь договорились не заниматься сегодня никакими деловыми разговорами.

* * *

Я усадил Фей в поезд, отправил ее в Голливуд, а два дня спустя сам попрощался с отцом, матерью и остальными членами семьи. К новому году я уже был снова в своей части и с головой окунулся в работу. Через три недели я прочитал в «Старс энд страйпс», что церемония по случаю вступления отца на пост президента будет очень простой; мне было приятно думать, что Фей сможет вернуться в Вашингтон и присутствовать на этом торжестве. И вдруг… небеса разверзлись, и я оказался вовлеченным в новую войну.

Я не вижу надобности писать здесь о «деле Блеза».[9] Если бы Фей и нуждалась в каких-нибудь доказательствах риска, с которым связано вступление в семью Рузвельтов, то она их получила. На Капитолийском холме стало довольно жарко. В мой штаб явился сам генеральный инспектор, рассчитывая найти здесь бог весть что… И в довершение всего, по редкостному стечению обстоятельств, как будто по какому-то дьявольскому умыслу, как раз в это время на письменном столе отца оказался присланный военным министерством список лиц, представленных к производству в генеральские чины. В этом списке было и мое имя: меня представил Дулиттл с одобрения Спаатса и Эйзенхауэра. Как впоследствии рассказывала мне Фей, отец, который обычно утверждал такие списки механически, на этот раз серьезно колебался и долго раздумывал, прежде чем поставить свою подпись. Он всегда предоставлял своим детям самим выпутываться из трудных положений. На этот раз он, очевидно, позволил себе роскошь изменить своим правилам: он заявил моей жене, что, по его убеждению, я заслужил производства — и точка! Он решительно утвердил список, направил его в сенат и тотчас же написал мне об этом, объясняя, что он предоставил сенату решить, достаточно ли обосновано доверие моего командующего. Я вооружился терпением и стал ждать. Разумеется, конгресс назначил новое расследование.