Его глазами - [60]

В Тунисе я имел возможность перекинуться несколькими словами с генералом Эйзенхауэром. Его явно все еще тревожила перспектива назначения на какую-нибудь должность в военном министерстве. Как и все остальные, он был совершенно не осведомлен об окончательных решениях по вопросу о командовании операцией «Оверлорд». Я мог сообщить ему достаточно определенно, что операция «Оверлорд» намечена окончательно и что русские присоединились к нашим возражениям против дальнейшего развертывания операций на Средиземноморском театре.

Рано утром в воскресенье 5 декабря я вылетел в Каир, снова с Леоном Греем, и перед вечером мы опять приземлились на аэродроме Воздушного транспортного корпуса. Я отправился прямо на виллу Кирка, зная, что отец должен был и теперь остановиться там. Войдя, я встретил Джона Беттигера, который рассказал мне о забавном дипломатическом состязании между премьер-министром и отцом. Оба они направили по самолету в Адану (Турция), чтобы привезти президента Иненю в Каир. Отец послал туда для этой цели Беттигера, который и одержал победу. Никто, по-видимому, не знал, какое значение имело то обстоятельство, что турецкий президент прилетел на американском, а не на английском военном самолете; тем не менее Джон был очень доволен.

Отец лежал в постели и читал детективный роман. Днем у него было много дел: пленарное заседание Объединенного совета начальников штабов, затем двухчасовая беседа с Иненю, Черчиллем и их советниками, а потом снова совещание с американскими начальниками штабов. Накануне отец дал обед в честь Иненю; на воскресенье Черчилль назначил обед, на котором должен был присутствовать отец. Сейчас отец отдыхал в ожидании этого обеда, но отложил книгу в сторону, чтобы поговорить со мной. Он рассказал, что у него уйма дел, из-за которых ему приходится оставаться в Каире до вторника, тогда как вначале он рассчитывал вылететь в воскресенье вечером.

— Как я рад буду снова очутиться дома, — весело сказал он. — И это после всего лишь месячного отсутствия! Мне следовало бы подумать о тех, кто не был дома со времени нападения на Пирл Харбор!

— Кто бы сказал, что прошел только месяц!

— Но за это время произошло много событий. Особенно за последнюю неделю.

Я спросил отца, как он провел последний день в Тегеране.

— Ты читал коммюнике, которое мы составили? — спросил он. Я отрицательно покачал головой, и он указал мне на лежавшие на столе бумаги. Коммюнике лежало сверху, и я прочитал его дважды — сначала бегло, во второй раз медленнее, причем отец вставлял свои комментарии. Он сказал, что коммюнике было написано в основном им самим, причем намеренно не в обычных осторожных дипломатических выражениях. «…устранить бедствия и ужасы войны на многие поколения», — прочитал я и показал ему на это место. — Многие поколения… Почему не ликвидировать ее навсегда?

— Мы пережили две войны за время жизни двух поколений, — ответил отец. — В последнюю четверть века народы слышали слишком много обещаний вечного мира. В Тегеране мы согласились в том, что наши три страны, три сильнейшие страны в мире, в состоянии проявлять достаточное благоразумие в случае возникновения разногласий в будущем и так согласовывать свою внешнюю политику, чтобы избавить от войны «многие поколения». Об этом мы и говорили с полудня до 10 часов вечера; мы обсуждали, как увязать нашу политику, как согласовать интересы каждого из наших государств с интересами всеобщей безопасности. А в промежутках мы с Дядей Джо поговорили и еще кое о чем наедине.

Отец облегченно вздохнул и потянулся, как бы не желая продолжать. Очевидно было, однако, что прервать рассказ на таком захватывающем месте нельзя, и отец понял это по выражению моего лица.

— Я хотел обсудить с ним еще ряд вопросов, связанных с положением на Дальнем Востоке… Ведь мы начали разговор об этом еще в твоем присутствии?

— Да, когда я впервые увидел Сталина.

— Правильно. Так вот, — отец зевнул, — нам нужно было притти к соглашению еще по одному вопросу, и поскольку он согласился вступить в Войну против Японии, я…

— Что?!

— Ну да, он говорил о войне на Тихом океане… Но ведь дело было, вероятно, когда ты еще находился в Тегеране?

— Это потрясающая вещь! Почему ты ничего мне не сказал?

Отец улыбнулся.

— Ведь ты меня об этом не спрашивал.

— Когда же они вступят в войну?

— Не очень скоро, во всяком случае, не раньше, чем через несколько месяцев. Мне кажется, Сталин предложил объявить войну Японии и начать боевые действия на Дальнем Востоке, чтобы одержать окончательную победу в споре о втором фронте на западе. Он согласен вступить в войну, как только сможет перебросить войска и вооружение через Сибирь, если мы обещаем начать первого мая вторжение на западе. Но в конечном счете с военной точки зрения будет разумнее, если русские обрушатся на Гитлера всей своей мощью на Восточном фронте. У Сталина будет еще достаточно времени для войны с Японией после разгрома Гитлера.

Я все еще был так ошеломлен новостью, что не мог ничего сказать.

— Итак, — продолжал отец, — он согласился объявить Японии войну, как только сможет перебросить войска и материалы через Сибирь — по единственной железной дороге. Он указал и срок: через шесть месяцев после окончательного разгрома Гитлера. Во всяком случае, мне хотелось в связи с этим поговорить с ним о многом: о послевоенном Китае, о китайских коммунистах и т. п. Ряд вопросов я не мог затрагивать в присутствии Уинстона, поскольку они в значительной степени касались экстерриториальных прав англичан в Гонконге, Кантоне и Шанхае… Ведь речь шла о том, что если бы мы обещали поддержать Чан Кайши против англичан в этом вопросе, он согласился бы создать в Китае подлинно демократическое правительство. А Чан беспокоился относительно намерений русских в Манчжурии… хотя я не думаю, чтобы это волновало его и теперь. Дядя Джо согласился с тем, что Манчжурия, разумеется, останется китайцам, и обещал помочь нам поддержать Чан Кайши против англичан… А Пат Хэрли отправился в Москву продолжать переговоры.